На фото В. Пеленягрэ, 2011

С Виктором Пеленягрэ я знаком еще с Литинститута, учились на одном курсе, ездили в составе творческих агитбригад по стране. И уже в те 80-е годы мы, его сокурсники, знали, что он станет знаменитым. Есть такие люди, у которых на лбу написано: "знаменитость".

Студенты звали Виктора то "Пеликаном", то "Пеленегрой", но он не обижался. А вот когда я вел конферанс на встречах и говорил: "Теперь перед вами выступит молдавский поэт Пеленягрэ", он всегда меня с укоризной в голосе поправлял: "Я поэт российский". Одевался он несколько необычно: черное кожаное, почти гестаповское пальто, широкополая шляпа. Строители домны на Череповецком металлургическом комбинате, где мы были в командировке от Литфонда, Виктору дали прозвище "Челентано". Но Пеленягрэ - это вам не Челентано, это явление гораздо серьезней, уверяю вас!

Родился он в 1959 году в Молдавии. Окончил СГПТУ № 68 Москвы по специальности каменщик-монтажник, Калужский педагогический институт и Литературный институт имени М. Горького. Не знаю, какой он был педагог, но однажды пылкий и громогласный Витя заявил, что во все времена классики ( а , следовательно, их персонажи) обожали поесть и "настоящий художник может позволить себе роскошь умереть лишь в трех случаях: от обжорства, как баснописец Крылов, объевшись блинами; на ложе любви, где закончил свой век живописец Рафаэль, и от гомерического хохота, подобно стихотворцу Пьетро Аретино". Пеленягрэ всегда оригинал, но, впрочем, одна из почитательниц Витиных талантов заметила в своих воспоминаниях: "Даже Пеленягрэ случалось пускать в ход заезженные пластинки. В любви же архикардинал без конца повторялся. "Хотите, я покажу вам коллекцию марок",- говорил он очередной поклоннице, с легкостью увлекая несчастную на путь порока. Как филателист поэт был просто бесподобен".

Но, тем не менее, могу свидетельствовать, что несколько рассеянный, постоянно теряющий свои документы, студент Витя Пеленягрэ был необычайно трудолюбив, самонадеян и целеустремлен. Причем, не только относительно представительниц слабого пола, но и относительно стихотворчества. Я сидел за соседней партой и знаю доподлинно: он сочинял стихи прямо на лекциях, далеко не всегда обращая внимания на профессоров. Выступали мы с ним и в Подольском районе, пионерском лагере "Кристалл", в зимний комсомольский заезд. Одна деталь - во всех поездках, в гостиницах Витя обязательно шумно требовал отдельного номера, где бы он мог отгородиться от всех и сочинять стихи.

Вначале ему, конечно, приходилось туго: и с жильем, и с признанием. Высокое с озорным, риторическое с пародийным соседстовали в стихах молодого поэта, да еще возвышенно-романтический культ женщины. Соседствие подобного куртуазного пафоса с литературными мистификациями многим были совершенно не понятны. Ансамбли просто шугались Витиного трагикомического поэзо-фейерверка. Ведь в Викторе Ивановиче Пеленягрэ всегда было что-то от римского императора Сарданапала, любящего все наслаждения мира. И, разумеется, смириться было не в его характере. В 1983 году, на третьем курсе Литинститута, В. Пеленягрэ пишет мне бойцовский автограф: "Сергею на добрую память - отчаянный автограф! Хоть со мною не случалось уповать на небывалость, Но при жизни постою За поэзию свою!.." И Витя Пеленягрэ, поэт, азартный игрок и бонвиван, постоял за свою несколько эпатажную поэзию на совесть. Живя в общежитии или обитая на даче друга - в обнимку с тиражом первой своей книжки стихотворений и песен, продолжал творить нетленку и с упорством и методичностью ведя одностороннюю переписку с оккупировавшими Парнас композиторами и певцами.

Осенью 1989 года эффект разорвавшейся бомбы на многих (но не на меня, конечно) произвело сообщение, что перу Виктора Пеленягрэ принадлежат хиты "Бригады С", "Скандала", Андрея Разина и Сергея Крылова, "Ласкового мая". Затем к его стихам пишут музыку Р. Паулс, И. Крутой, поет его песни и группа "Белый Орел", "Любэ", и Л. Вайкуле, В. Леонтьев и даже А. Буйнов. Последнему певцу, по моему мнению, Витя отдал свои самые слабые произведения, например, про финансы, которые поют романсы. Вот некоторые стихотворения Виктора Пеленягрэ: "Я вышла на Пикадилли" (посвящено Лайме, но, если мне не изменяет память, поначалу было, что именно он, Витя, "вышел на Пикадилли", а она "делала все не так…"), "Как упоительны в России вечера", "Акапулько" (только истинный поэтический гурман мог написать: "Ночь, как подбитая птица, Падала в синий рассвет…"), "Порт-Саид", "Девочка", "Бискайский залив", "Акула из Гонолулу" и т.д.

Двенадцать лет назад Виктор Пеленягрэ с другим литинститутовцем Вадимом Степанцовым (автором песни "Король - оранжевое лето") всенародно объявили об открытии нового поэтического цеха - Ордена куртуазных маньеристов. Они претендовали на новый "сладостный" стиль: утонченный сплав лирики, сатиры и хард-рока. Но литературные озорники, также как и все мы, оказались детьми перестроечных "страшных лет России". Жизнь быстро вносила суровые коррективы в запальчивые планы поэтов. Вскоре погиб на войне в Абхазии самый молодой стихотворец Ордена Александр Бардодым. Вадим Степанцов придумал свой ансамбль, зачем-то увековечив в нем имя нашей переводчицы с казахского языка Бахыт. ( Бедная Баха! Сколько раз она, наверное, бледнела, слушая по "ящику" степанцовское пение, которое весьма напоминает рев раненого тюленя). Орден маньеристов распался, но Виктор Пеленягрэ продолжает куртуазить и по сей день. Потому что он не может по-другому. Потому что он Пеленягрэ, а не Челентано. Хотя виноград тоже давил.

У В.И. Пеленягрэ вышли в свет сборники стихов "Любовные трофеи", "Стихотворения", "Нескромные поцелуи", есть у него и эссе с характерным для темпераментного южанина названием "Сентиментальное порно". Честно говоря, мне В.Пеленягрэ более близок теми стихотворными циклами, в которых несколько меньше куртуазности и несколько больше внимания к традициям русской поэтической школы. Но это, как говорится, сугубо мое личное дело. Куда теперь денешься от пеленягровской озорной куртуазности!

Сергей Грачев

НОКТЮРН В ЖЕЛТОМ

Ты - желтый цвет моей разлуки,
Неповторимый желтый цвет.
Ван Гог в подсолнухах от скуки
Волшебной кистью ловит звуки,
И полыхает белый свет.

Легко слетают листья липы,
И воздух свеж, как апельсин;
Желтеют призраки и всхлипы
Безумных женщин и мужчин.

В соседнем доме окна жолты
И фонарей очерчен круг,
Ржавеет на губах Траволты
Неотразимый желтый звук.

Ступает золотая осень
По жилке желтого листка;
В тени от корабельных сосен
Со мною желтая тоска!

ТРИОЛЕТ

Как упоительны в России вечера!…
Любовь, шампанское, закаты, переулки,
Ах, лето красное! Забавы и прогулки,
Как упоительны в России вечера.
Балы. Красавицы. Корнеты. Шулера.
И вальсы Шуберта, и хруст французской булки,
Любовь, шампанское, закаты, переулки,
Как упоительны в России вечера!…

ЗЕРКАЛО

Деревья врастали в небо
до хруста. А рядом
сияние сдвоенных лун
хранило чеканный лепет
прощального листопада
и спутанный речкой табун.

BEAUTY

Памяти Игоря Северянина

Ты помнишь, Надинька, в петлице лилию,
В садах империи наш ренессанс!
Твое замужество, как путь в Бастилию,
В петлице лилия! Каков альянс!

Ах, танец бабочки! Ты - вся идилия,
Дверь в преисподнюю наводит жуть.
Как не расплакаться: в петлице лилия
Плитой могильною легла на грудь!

В петлице лилия! В петлице лилия!
А ты в замужестве совсем одна;
Глоток шампанского. Прощай, Бастилия!
В петлице лилия пьяным-пьяна!…

СТАРИННЫЙ МОТИВ

Он был титулярный советник,
Она генеральская дочь;
Они полюбили друг друга
В холодную лунную ночь.

Он ей говорил комплименты
И томные взгляды бросал,
И долго с упорством безумца
Он плечи ее целовал.

В московском глухом переулке
Она покорилась ему;
Услышав такие признанья,
Нельзя устоять никому.

За эту великую дерзость,
Вернувшись с войны генерал -
Аншеф, указал ей на двери,
И тут же слугу расчитал.

Повесился пылкий влюбленный,
Умом повредилась она;
За верность поставил я свечку
И белого хлопнул вина.

Давно их звезда закатилась,
Как чудная лунная ночь;
Он был титулярный советник,
Она генеральская дочь.

ПОЗОВИ МЕНЯ

И.М.

Позови меня тихо по имени
Ключевой водой напои меня
Отзовется ли сердце безбрежное
Несказанное, глупое, нежное
Снова сумерки входят бессонные
Снова застят мне стекла оконные
Там кивают сирень и смородина
Позови меня, тихая Родина

Позови меня
На закате дня
Позови меня
Грусть-печаль моя

Знаю, сбудется наше свидание
Затянулось с тобой расставание
Синий месяц за городом прячется
Не тоскуется мне и не плачется
Колокольчик ли? Дальнее эхо ли
Только мимо с тобой мы проехали
Напылили кругом. Накопытили
Даже толком дороги не видели

Позови меня тихо по имени
Ключевою водой напои меня
Знаю, сбудется наше свидание
Я вернусь. Я сдержу обещание

КАЗАКИ ЕХАЛИ

Казаки ехали, казаки ехали
Гайда, гайда, гайда, веселый свист
Гуляй набегами, живи утехами
В обозе девочки и гармонист

В сапожках лаковых, в папахе бархатной
Гайда, гайда, гайда наш атаман
В кармане маузер, на шее ладанка
А по степи плывет, как дым, туман

Раззудись плечо
Размахнись рука
Разъюнайтед стейтс
Оф Америка
Шашки наголо
Чубы по губам
Казаки ехали
да через Дон-Кубань

Копыта цоколи, копыта цоколи
Гайда, гайда, гайда, клубилась пыль
Казаки ехали, девчонки охали
Да бился на ветру степной ковыль

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Все казалось, что лету отказано будет в разлуке,
Стой и думай о воле, куда не ступала нога,
И томилась река, захлебнувшись волнами в разлуке,
И тяжелая лодка сдвигала во мгле берега.

В наговорной воде плыли первые желтые листья,
Где чернел, чуть качаясь, висячий бревенчатый мост,
И алел на ветру свежий сгусток рябиновой кисти
И вставали деревья заречных лесов во весь рост.

Тень от птицы легла. Догорели последние звезды.
Раскололась луна, половинкой застыв в вышине,
И сводил нас с ума в эту полночь серебряный воздух
И неведомый отрок, мелькнувший на белом коне.

Thanatopsis*

Плоть моя - угли, лицо мое - сколотый лед
Станешь по рельсам шататься ты взад и вперед
Выйдешь за кладбище, ноги стянув мешковиной
Улицы города к ночи разят мертвечиной

Темною ночью в округе не видно ни зги
Флюгер бормочет и спать не дает у реки
Я заверну по дороге в ночной кегельбан
Здесь подыхает знакомый один корефан

Из оловянных посудин дымится наш суп
И, обкурившись, мы пробуем вечность на зуб
В пекле Москвы приближается ночь к апогею
Въеду на белом коне и в Кремле околею

Прячусь и жду, как ребенок, подняв воротник
Сердце мое под мостом переходит на крик
Разве кого дозовешься над ширью пустынной
Душу отдам я канистре из-под бензина

Только мне снится, что волосы ночью горят
Вновь на себе я ловлю ненавидящий взгляд
Царство ли мертвых внимает неслышным молитвам
Или же дряхлый младенец скучает по битвам

Кто же станцует со мною на битом стекле
Дива ли дивная, шлюха ли навеселе
Много ли женщин мы встретим на кратком веку
Кто это там на разврат нагоняет тоску

Сквозь Апокалипсис ангелы смерти летят
Сколько их кружит? Какой еще там газават
Кто же придет и утешит меня в темноте
Кто разглядит этот воздух на мутной воде

Зима в Одессе

Виноградной стопой анапеста
Я забытые звуки ловлю
За высокой платформой разъезда
Мимолетной любви пригублю

Там деревья стоят в беспорядке
Вдоль дороги, вперед забежав
А шоссе по спирали девятки
За холмом исчезает стремглав

В затаенном причудливом танце
Мне мигают во мгле корабли
Виснет девочка на иностранце
На глазах у родимой земли

Здесь уже не найти Молдаванки
Но хотелось бы вырвать на свет
Резкий профиль последней гречанки
И потемкинский яростный след

Что узнал я под каменным небом
Заглядевшись, как звезды горят
В переулках, не тронутых снегом
Обращенных лицом на закат

Рукопись

Мы стали мифом: вскрикнет римская провинция
Все тот же сад вокруг и та же темнота
Сомкнули веки здесь плебеи и патриции
В густой тени тысячелетнего креста

Мель, пресноводье... Там, где остов Наутилуса
Хохочут женщины, терзая слух и мозг
Свет прежних дней, останься с нами! Боже, смилуйся
Пускай свечной нагар с лихвой заменит воск

Сны разлетелись. Лишь один фонарь качается
Узор волны кипит, расписывая гладь
Матрос у стойки говорит, не повторяется
Еще способен он любить и сострадать

Вечерних сумерек застигнутые всполохи
Под куполами августовских облаков
В немом приветствии кивают мне подсолнухи
И гроздья клонятся, глотая пыль веков

Там, в тихом пламени мерцает даль пустынная
Где выбит звонницы туманный барельеф
И зыбит рукопись печаль моя старинная
Наполовину уж папирус тот изъев

* Зрелище смерти (греч.).