Максим Амелин. «Конь Горгоны».

Максим Амелин
Третья книга стихотворений






За книгу "Конь Горгоны" Максиму Амелину присуждена премия "Московский счет" - за лучшую книгу стихов года московского поэта.





# # #


Что повторяться? - Больше, чем надо,
сказано - сделано - спасено
от сокрушения и распада, -
спелое в землю легло зерно.

Всходы проклюнулись из-под спуда, -
их не сломили ни жар, ни хлад,
Бог сохранил от лихого люда,
толп насекомых и диких стад.

Враг за врагом - суета пустая,
ибо, со древа упав, листва
не истощается, нарастая, -
нет нощеденства без ликовства!

Пламя заставило литься воду,
влага сподвигнула жечь огонь,
а величавых созвездий ходу -
ни преткновения, ни погонь.

Мудрому сумерки по колено, -
им утверждаются без труда,
вновь из-под пепла восстав и брена,
все погребенные города.


СТРОФЫ,
составленные наскоро из строк
трех недописанных стихотворений



I

В начале - проба нового пера:
не будет завтра, не было вчера,
сей день - и первый и последний, - ныне
напрасно я от мысли ухожу,
что зримый мир подобен миражу,
скитаясь одиноко по пустыне.

II

Урании холодная рука
пространство гнет; столетий облака,
ликуя, Клио в чашу золотую
ту выжимает, - выстроившись в ряд,
безмолвно вниз созвездия глядят,
средь точек замечая запятую.

III

На - "Есть ли вдохновение?" - в ответ
я ставлю прочерк вместо да и нет, -
мне память ум и чувства заменила;
сознание - прозрачное насквозь -
за-через край, вскипев, перелилось;
бумага - плоть, а кровь моя - чернила.

IV

Ушли в песок и солнце и вода;
не принесли сторичного плода
старательно подобранные зерна;
не всколосились бурные моря
широких нив, - труды пропали зря,
прикладываемые столь упорно.

V

Я буду жить, насколько хватит сил,
во что бы то ни стало, не сносил
пока до дыр вместительного тела;
весна оденет, осень оборвет
и бор и дол, меня - наоборот -
сковала осень, а весна раздела.

VI

Как мертвым не завидовать? - Они
прохладой наслаждаются в тени
вечнозеленых, не старея, кущей, -
не плавятся в июле на жаре
и стужи не боятся в январе,
им смерти нет, повсюду стерегущей.

VII

А мне, как ни меняй порядок строк,
не налюбиться, не напиться впрок,
и нет на свете - никого не слушай! -
границы постояннее, чем та
изменчивая, зыбкая черта,
меж морем проведенная и сушей.

VIII

В какие бы зима ни завлекла
чертоги из бетона и стекла -
подобия добротного, но гроба,
наружу лето выгонит и вновь
расковыряет плоть и пустит кровь:
в конце - пера испорченного проба.




# # #



Поспешим стол небогатый украсить помидорами алыми, петрушкой кучерявой и укропом, чесноком, перцем душистым и луком, огурцами в пупырышках и дольками арбузными. - Пусть масло, как янтарь солнца под оком, возблещет ослепительно. - Черного пора нарезать хлеба, белой соли, не скупясь, выставить целую склянку. - Виноградного полная бутыль не помешает. - Коль приятно утолять голод и жажду со вкусом! - Наступающей осени на милость не сдадимся, не сдадимся ни за что. - Всесотворившему Богу озорные любовники угрюмых ненавистников любезней.
# # # Господи, суди мои дела паче несодеянного мною: есть на мне вина, - спали дотла, если нет, - казни любой иною карой, - благо выбор их велик, но без очных ставок, без улик. Не прошу ни скидок, ни поблажек, ни смягчений участи, - коль уз, на меня наложенных, не тяжек вдруг окажется нелегкий груз, - столько стоит сверх того навесить, сколько есть умножь еще на десять. Выпало в лихие времена мне родиться, - но роптать не смею, что не тот народ, не та страна и не то, мол, вытворяют с нею мимо цели бьющие не те в темноте при полной немоте. Избирая медленного вместо горней жизни - быстрый огнь земной, как не знать, что дрожжевое тесто на скворчащем противне с одной стороны, чтоб стать с другой румяно, подгорает поздно или рано. Боже, на того, кто наугад бытия неутолимой жаждой одержим, а значит виноват пред Тобой за всех в измене каждой, из бездонной чаши через край выплесни Твой гнев и покарай. # # # Дождю ни конца, ни края нет; хандры надрывающийся кларнет, рыдая навзрыд, утробен, одну заунывную ноту ныть, тянуть одной паутины нить, - на большее не способен. Сырое серое полотно, которым небо заплетено, трудолюбивой Арахне, надеюсь, когда-нибудь надоест. Ты, роза красная, черный крест обвившая, не зачахни! Кто не был молод, не станет стар. - О дар предведения! О дар предвидения! - Покуда дождем снаружи, хандрой внутри храним, безмолвствую, хоть умри, умри, не дождавшись чуда. КАТАВАСИЯ на Фоминой неделе Подражание Хвостову сочинить ко дню Христову не случилось, - на Страстной строчки - чаяния паче - для решения задачи сей не влезло ни одной в голову. - Привычка к лаврам быстро делает кентавром, грозным с виду, косным в шаг, - к вящей славе Их Сиятельств в нарушенье обязательств не стоится на ушах, на потеху следопытам не летается, копытом стройно в воздухе маша: раз-два-три, два-три-четыре. - Неприкаянная в мире дольнем странствует душа, тяжкий груз таская тела, от известного предела неизведанного до, - с миром выспренним в разлуке не сидит, поджавши руки, в ожидании Го - Do - . В ожидании чего-то эдакого: поворота, перемены невзначай, - изменив порядок строчек, память вырвала листочек с приглашением на чай. Старое стихотворенье, что прокисшее варенье, крытый плесенью пирог. - Не для всех своих исчадий остается добрым дядей вдохновений светлый бог. Страх и ужас: вот бы если все умершие воскресли без разбору, - что тогда? - Понесутся целым скопом по америкам, европам в залу Страшного суда, друг отталкивая друга, точно вихорь или вьюга, все сметая на пути, необузданны и дики, оглушительные крики сея: "Не развоплоти!" - "Пощади меня, Всевышний!" - "И меня!" - "И я не лишний!" - взвоют все до одного. - Милосерд Господь и правед, - только избранных восставит или - лучше - никого. Никого. - Какая демо- кратия! - Моя поэма, совершая трудный путь, чертит странные зигзаги. - Хорошо б у тихой влаги на припеке отдохнуть: "Мне ли, жителю вселенной, внятен будет современный шепот, ропот или вой?" - Ясные бросая взгляды, плотоядные Наяды плещут вешнею водой. - Всяк рожденный не однажды глада не страшится, жажды, обстоятельств или нужд, хоть в казарме, хоть на зоне размышляет о Назоне, человеческого чужд. - То, что свойственно природе, тще не тщись в угоду моде изменить, - со что и как, как ни силься, что ни делай: день взлетел, как ангел белый, пал, что черный демон, мрак. - Сутки - прочь, вторые сутки помрачение в рассудке. - Кто мне толком объяснит? - Четкий на вопрос вопросов даст ответ? - Какой философ? - Но молчат и Фет, и Ф. И. Т. (псевдоним, инициалы). - Геркулес у ног Омфалы, весь в оборках кружевных, северянинскому пажу подражая, сучит пряжу, упорядочен и тих. Он, от жизни голубиной отмахнувшийся дубиной, облачится в шкуру льва и взойдет на склоны неба убеждаться в том, что Геба девственная, чем вдова безутешная, не хуже, - тоже думает о муже: "Я - невеста, ты - жених, ты - жених, а я - невеста". - Нет ни времени, ни места на подробности про них. Так болтать шутливым слогом можно долго и о многом: то Ерема, то Фома, - слов - полно, да толку мало, - мысль, увы, не ночевала в недрах некошна ума. - "Кто герой моей поэмы? - Я ль один? - А может, все мы, кто не низок, не высок, у кого, хотя негромкий, свой, отдельный - там потомки разберутся - голосок?" - В гневе огненной геенны, ненависть! не лезь на стены, укроти свой, зависть! пыл, не скрипи зубами, злоба! - Да, Державин встал из гроба и меня благословил. - Смерти нет - одна морока: классицизм или барокко? - Зримый мир и мир иной связаны, перетекая, - катавасия такая на неделе Фоминой. # # #
Сбылось, Иерихон, сбылось реченное пророком, - и отныне твои со всех сторон морозным воинством окружены твердыни: столбится дым из труб, сопровождающийся гласом стоколенным, а ты - недвижный труп; новосозданному крушением и пленом назойливо грозя оплоту, белые плодятся мухи, мухи, а ты - тебе нельзя предвестниц видимых-невидимых разрухи грядущей одолеть ни ловли промыслом, ниже искусством боя, поскольку гололедь ложится под ноги скользящим с перепоя защитникам твоим, неповторимым по незнанию как надо, которыми творим миф о превечности сего земного града.
# # # В августе звезды сквозь воздух ночной падают наземь одна за одной: тесно в обителях неба, - зеркалом вод обманув, заманив ширью просторов и золотом нив, не отпускает обратно тяга земная - тугая сума. В августе мухи слетают с ума в неописуемом страхе от приближающихся холодов. В августе тот, кто еще не готов, спешно ведет подготовку к смерти, к ничтожеству, к небытию, припоминая поденно свою юность, и зрелость, и старость, - им равномерно подвержен любой возраст, упругие губы мольбой, зрением глаз утруждая: что там виднеется? дуб или клен? - Тело изношено, дух утомлен, разум на части расколот, - целого больше из них не собрать. Старая кончится скоро тетрадь, новая скоро начнется. В августе солнце затмилось, и сей знак во вселенной губителен всей переживающей твари, только прожорливая саранча, крыл и копыт оселками звуча, видит немалую в этом пользу. - Четыре неполных стопы дактиля, парные рифмы тупы, каждая третья - сестрица сводная и не похожа ничуть. В августе гуще становится путь и аппетитнее млечный. Не поворачивается язык то, что пишу, обругать. - Я привык жить за троих или больше с помощью Божьей. Пора - не пора: "Кем бы ты был, если б умер вчера?" - сам у себя вопрошая, сам отвечаю себе, что никем, невразумительных автор поэм, путаных стихотворений. В августе страшного нет ничего: свой день рождения на Рождество встретить надеюсь тридцатый. # # # Мне тридцать лет, а кажется, что триста, - испытанного за десятерых не выразит отчетливо, речисто и ловко мой шероховатый стих. Косноязычен и тяжеловесен, ветвями свет, корнями роя тьму, - для разудалых не хватает песен то ясности, то плавности ему. На части я враждебные расколот, - нет выбора, где обе хороши: рассудка ли мертвящий душу холод, рассудок ли мертвящий жар души? Единство полуптицы - полузмея, то снизу вверх мечусь, то сверху вниз, летая плохо, ползать не умея, не зная, что на воздухе повис. Меня пригрела мачеха-столица, а в Курске, точно в дантовском раю, знакомые еще встречая лица, я никого уже не узнаю. Никто - меня. Глаза мои ослабли, мир запечатлевая неземной, - встаю в который раз на те же грабли, не убранные в прошлой жизни мной. FRANKFURT AM MAIN - [BADEN-BADEN] - STRASBOURG I Пробил девятый час на франкфуртских воротах, что местным жителям пора ложиться спать и бремя точности до тысячных и сотых, сваливши, бережно задвинуть под кровать. Часы, "глагол времен, металла звон" надгробный (так сузил Вяземский Державина, вобрав), незаменимы здесь. - С войной междоусобной, чумою, перхотью, защитой равных прав, увы, покончено, - ни шума, ни заразы: духовной жажды нет, утих телесный глад. А там, в России, смерть секретные приказы строчит без отдыха, как триста лет назад. Здесь тихо и тепло, - там сыплет снег и вьюга вершит кружение надрывное свое, клянут политики бессовестно друг друга и проливают свет на грязное белье. Пусть лысые придут на смену волосатым, вслед полутьме одной другая полутьма, - все к лучшему, но как не выругаться матом, зря здесь без горя ум, там - горе без ума. Отсюда глядючи, охотникам до пенок известна красная и твердая цена... Хотел бы родину продать, хоть за бесценок, - да кто ее возьмет? кому она нужна? II Воздух пронзая, несется скорый в облике клина: слева - покрытые лесом горы, справа - равнина, дрожью стальная внизу дорога зыблется, ловко кружат колеса, - еще немного и - остановка. О! "Baden-Baden" - на синем белым писано фоне... К небу, подавшись туда всем телом, вскину ладони: "Зря мне предел бытия земного не предугадан здесь, где волшебное дважды слово вымолвишь бадэн, - на высотах отворится дверца; где по маршруту, бой оборвав, остановка сердца - ровно минуту!" III Город улиц и город лиц сочинителю небылиц, то бишь мне, прозрачен и странен, как покрытый панцирем рак чешуящейся рыбе, как православному лютеранин. Вверх по лестнице винтовой всем составом своим на твой пустотелый собора улей я всходил, исследуя ту преднебесную высоту между ангелов и горгулий. Пусть останется у меня впечатлений светлого дня, современных средневековью, отголосок и мыслей смесь: "Неужели когда-то здесь с потом пыль мешалась и кровью?" Лба не хмуря, не дуя губ, пить вино, есть луковый суп, - наслаждаться земным не сложно, но в невнятице слов чужих мной расслышан свободный стих: "Здесь Поэзия невозможна!" # # # Воинственный двух зарь владыка, сын Августа, косарь, не кесарь, в Коломенском почти скончался, возвратные пути расторгнув. Сей вечера собор огромный, при помощи опор дубовых воздвигнутый, ничей по праву. Чуть слышимо ручей струится, по камешкам журча кругленым, прощального луча зерцало. Предчувствуя закат, печален не чопорных цикад хор малый, - кузнечиков зеле- нотелых. Ни жителей земле усталой, ни злата, ни сребра не жалко, - лишь выдалась пора потерям, от бремени себя избавить торопится, любя свободу, и прихоти своей покорна. О Господи! полей слезами горючими луга, рвы, рощи, чтоб радуги дуга полнеба заполнила, - твоя забота всем ведома, а я смолкаю. ПОМИНАЛЬНОЕ До срока жизнь окончена. Долги земле и небу отданы с лихвою. Потерян след, и не видать ни зги. Шевелит ветер выцветшую хвою. Что ж остается? - Стол и стопки книг, тропа в глубь облетающего сада - и только-то. И больше никаких свидетелей. А больше и не надо. Мала людская память и слаба. Пожалуйста, не осуждай жестоко, принявши душу Твоего раба, и упокой, о Господи! до срока. ОПЫТ О СЕБЕ САМОМ, начертанный в начале 2000-го года Престань испытывать судьбы Творца вселенной, Не может их отнюдь понять твой ум стесненной. В познании себя препроводи свой век: Наука смертному есть тот же человек. "Опыт о человеке господина Попе" в переводе Николая Поповского (1754). Все, чем за год сподобил Господь мя тыща девятьсот девяносто девятый, нища и убога, все, чем возвысил над земным, звериным и человечьим, хоть на самом деле хвалиться нечем, перечислить - не хватит чисел. Мне в науке, во-первых, веселой точку удалось поставить, - по коготочку не узнаешь ни льва, ни грифа: из мифологической и цитатной обернулась она никому не внятной суматохою возле Склифа. Сей кусок слоеного текста с виду лабиринт не может и пирамиду не напомнить одновременно, но, взглянув без щита на коня Медузы, умер, умер читатель, - рыдайте, Музы! - поглотила его Геенна. Во-вторых, неслыханная доселе катавасия на Фоминой неделе о бессмертии спета духа Тредьяковского складом, напоминая, что за всякой вещью сквозит иная, - захудалая нескладуха! Как ни бился, в-третьих, чтоб Ариадна, на Тесея сетуя, вдаль безотрадно при последнем рыдала часе, - на чужом коне - средь пути соскочишь и пешочком - хочешь или не хочешь - убираешься восвояси. Дань отдавши с катулльского переводу, я, в-четвертых, одну заказную оду мира нового к юбилею сочинил и конец увязал с началом, - уязвленный раздвоенным дважды жалом, сомневался: не одолею. Благодарен за то старику Хвостову (ни на что не взирая, он предан слову оставался до смерти самой), - избран им и одолжен, я рылся, в-пятых, меж творений и проклятых и проклятых - то сатирой, то эпиграммой. "Современней надо быть, современней!" - Сорок втиснуто в книжку стихотворений с прилагающимся центоном мной, в-шестых, а в-седьмых, в свою продолжая дуть дуду, я нового урожая дождался вопреки препонам. Череда бессолнечных дней обрыдла, образованное надоело быдло, захлебнувшееся в мазуте, - пропускаю "в-восьмых" и "в-девятых" тоже, друг на друга слишком они похожи и по внешности, и по сути. Хоть над чем-то тайны нужна завеса сохранения для чистоты и веса, но "в-десятых" опять открою: из неметчины, в коей, не горе мыкав, побывал наконец-то, что мой Языков, три стишка приволок с собою. На руках все пальцы загнув обеих в кулаки, кто бы мне ни сказал: "убей!" - их разжимаю, любя свободу, хоть "в-стотретьих", "в-семьсотсорокпервых", "в-тыща- девятьсотдевяностодевятых" - пища благодатная счетоводу. Неудачный год и труды ничтожны! Меч тупится - только вложенный в ножны, а перо, не приконча фразу: "Можно дважды в одну окунуться реку, если Лета - ей имя, но имяреку уж не выйти на брег ни разу!" # # # Языком эзоповым не владея, потому что поздно учить язык, нечестивца, вора или злодея власть имущих - собственными привык называть именами без оговорок, не взирая на звания и чины, сопричастности не деля на сорок, не преувеличивая вины. Обходи меня стороной, прохожий! ибо только ноги тебя спасут, - нет, не человечий на них, но Божий постоянно я призываю суд, где защитник и обвинитель слиты воедино, свидетель - и тот один, пламенеют гневом Его ланиты, свет сияет истины от седин. Я со древа страха земного зерен не вкушал и не пил боязни вод кесарю назло, как бы ни был черен или бел, - иным наполнял живот, посему, дрожащий, как можно прытче от меня беги, не жалея пят, а не то, напялив личины притчи, за спиною хищники засопят. АЛКЕЙ - ПИТТАКУ (попытка реконструкции) Ты поднялся по солнечной лестнице ввысь, поражая соперников, из мертвящим дыхающих смрадом пещер, ядом пропастей прыщущих, и теперь на вершине надменно стоишь, преисполнен величия, позлащенным кумиром, вселяя во все страх со трепетом стороны. Хор немолчно тебе возглашает хвалы, славословия, почести; благовонные смолы курятся; зовут блюда с тучными брашнами; кость белеет слоновая; блещет вино в хрусталях искрометное; малахит и янтарь, яшма и бирюза зеркалами размножены. Сквозь узорные стекла клубятся сады от востока до запада; нивы в класах обильных; на мятных лугах стад безропотных пастыри во сопели послушливо дуют; летят колесницы дорогами, скрипом ободов, ступиц тебя и осей поздравляя с победою. Все - твое, что ни создано Вышним и что ни возделано смертными на земле, под и над и окрест, все - твои: взоры пылких ли юношей, ослепленных ли мудростью старцев, мужей оборотами ль опытных, или взгляды восторженных нежные жен, - за тобой устремляются. Но меня провести не удастся тебе, победителю, - ведаю, что делам и бездействию, памяти счет и забвению выставлен обреченными на полужизнь - полусмерть, и за прошлое будущим, как себя ни раздваивай, - я говорю, - ты заплатишь, как следует. # # # В ночи, то страша раскатами, то молниями глаза высвечивая пернатыми до самого дна, гроза, небесного гнева яркая возвестница наперед, шары швыряя ли, шаркая подошвами ли, грядет, неведомому какому-то верна приказу, плашмя бросаясь в огонь из омута, в пучину из полымя, над мертвыми, над живущими в оградах и без оград, уча за райскими кущами отверстый провидеть ад. # # # Нощно недреманные и денно медные чудовища надменно выходы и входы сторожат, - каждого, кто внутрь или наружу свой ли жар тайком, свою ли стужу пронести пытается, назад возвращают, чуть расширив око, повернув голову едва и острый то[ль]ко вздернув клюв. Смертный, как бы смел и осторожен ни был, избегая всех таможен, скреп, охран, затворов и препон и во рваную рядясь одежду, все равно однажды встанет между, молнией и громом поражен, под призором стражи сей премудрой, весь покрыт пятнами пурпурными, что пудрой, и - сгорит или обернется ледяною глыбой. - Этакую паранойю нездоровый воздух неспроста, вешний омег и туманный морок, испарений полный, оговорок и боязни белого листа, мне навеял, призрачные страхи в ум вселил и лишил - при первом полувзмахе - душу крил; но вдвойне сомнение опасней: "Для чего на соплетенье басней золотое тратишь время ты? и зачем таскаешь воду ситом? - Выгнутая речь со смыслом скрытым не спасет тебя от немоты!" - Прочерни насквозь и снова вымой, - я не прочь, - смерти же, хоть истинной, хоть мнимой, не пророчь! # # # Стихи ли слагаю, Венеру ласкаю ли, пью ли вино, - во всем осторожность и меру всегда соблюдать мне дано: ни жизни под юбку не лезу, не хлопаю смерть по плечу; богатством подобиться Крезу Лидийскому я не хочу; чураясь и хлада и глада, я чту и тюрьму и суму, - чужого куска мне не надо, но свой не отдам никому. Короче, не будь я поэтом по воле поющих небес, не в том преуспел бы, так в этом, где важен порядок и вес. # # # Долго ты пролежала в земле, праздная, бесполезная, и наконец пробил час, - очнулась от сна, подняла голову тяжкую, распрямила хребет косный, затрещали, хрустя, позвонки - молнии разновидные, смертному гром страшный грянул, гордые вдруг небеса дрогнули, крупный град рассыпая камней облых, превращающихся на лету в острые вытянутые капли, сродни зернам, жаждущим прорасти все равно, чем бы ни прорастать: изумрудной травой или карим лесом, еще ли какой порослью частой. - Ты пролежала в земле долго, праздная, бесполезная, но - вот оно, честно коего ты дождалась, время, - ибо лучше проспать, суетой брезгуя, беспробудно, недвижно свой век краткий, чем шагами во тьме заблуждать мелкими по ребристой поверхности на ощупь, изредка спотыкаться, смеясь весело, проповедуя: "Все хорошо, славно!" - потому-то тебя и зовут, имени подлинного не зная, рекой - речью. ОДА БЕЗНОГОМУ Не жалей, не соболезнуй, Божья выпадет роса - и четыре колеса колесницы сей железной над клокочущею бездной вознесут на небеса. С радужного небосвода, как на землю смотрит Бог, милосерден или строг, глянет он оттуда в оба: для безногого свобода - пара-тройка резвых ног. ИТАЛЬЯНСКАЯ СИМФОНИЯ, в пяти частях, с эпиграфом и посвящениями Италия - роскошная страна! По ней душа и стонет, и тоскует… Николай Гоголь. Dubia I. АЭРОПОРТ "ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ" Себе Туда, где сверху донизу левша, довинчивая зной, позеленелым утопленником высится, - душа, обремененная попутным телом, мной именуясь, но собой горда, восторглась и перенеслась туда. Италия, лоскутным покрывалом железной птицы лежа под крылом, озерясь и бугрясь, о небывалом не грезит и не помнит о былом, вся в настоящем, в суетном сегодня, - ниспослана ей благодать Господня. О ты, страна сонетов и октав, где царствуют цикады да цитаты, "роскошная", - трикраты Гоголь прав, а коль не Гоголь, - прав, но не трикраты, приветствую тебя! и про твою обыденность, что вижу, то пою. Ни колосом средь поля быть, ни в хоре мне голосом, ни волосом, как все, на голове не жажду, - видя море Тирренское в лучах на полосе посадочной, волнуемое зыбко, невольная не сходит с губ улыбка. II. ОТЕЛЬ "GEA" Наташе Посреди немолчного Рима, на Via Nazzionale, в гостинице на втором, доселе неповторимо ели, сходились и спали, как будто впервой, вдвоем, вчера проведя в походах и на завтра затеяв то же, все норовя холмы обежать, - безмятежный отдых и сладостный сон на ложе огромном вкушали мы. Языком коснящим под небом смесь Инглиша с Итальяной ворочать устав, как ком, вином и пиццей с особым голодом и с постоянной боролись жаждой, потом - ну не бред ли? - мужик и баба, как муж и жена лет десять, недолюбленное в Москве наверстывали не слабо, не измерить, увы, не взвесить, день - за два, ночь - за две. III. ИЗВАЯНИЕ СИЛЕНА в Капитолийском музее Ирине Ермаковой Безымянного страж именитый сада, бородатый, косматый, великорослый, с переброшенной шкурою через рамо кососаженное, козлоногий, мудастый, парнокопытный, многогроздую между рогов кошницу подпирающий шуйцей, в деснице свесив кисть виноградную, - что печаль по челу пролегла, Силене? Мрачноличен зачем и понуровиден? Ах, и кто же, скажи, не стыда, не срама, - уда заветного, прямотою прославленного стрекала кто лишил-то тебя? За какие вины? Неужели твои сочтены проказы за преступления? Позабыт-позаброшен толпой пугливых прежде нимф, нагловатых насмешниц ныне, - хоть гоняйся за ними, хоть не гоняйся, все одинаково, ибо надо, поймавши, сражать, а нечем. Потерявшему большее потерявшим меньшее не наполнить обломком лона влаготочивого, - ни на что похотливый скопец не годен, безоружный же муж никому не нужен, оттого и поставлен в музее - Музам на поругание. IV. ОПЫТ О НЕАПОЛЕ, сочиненный через полгода по благополучном из него возвращении Павлу Белицкому Будто бы трем поколениям русских этого южного города в узких улочках запрещено было блуждать без особого дела, зрению не полагая предела, непринужденно глазеть по сторонам с расторопностью бычьей, не как орел или лев за добычей, взор кровожадный остря. Нынче не те времена и порядки, - глупая на догонялки да прятки мода пока что прошла, поднадоели шпионские страсти прямоходящим, не скалящим пасти, не волочащим хвосты, - шастай где хочешь и чувствуй как дома всюду, в любом - от Помпей до Содома - городе рады тебе. Всюду не всюду и рады не рады, но, например, безо всякой досады, без отвращения, без предубеждения тайного против принял Неаполь меня, приохотив, не повернулся спиной, между могилой лежащий Марона и причинителем бед и урона к небу воздетым жерлом. Ты, заплывающий неторопливо вглубь от извилистой кромки залива, словно туман, по земле распростилаясь где шире, где выше, солнцу подставя цветущие крыши, мимо живых мертвецов, сказано в прошлой строфе о которых, под небесами всезрящими порох преобращаешь во прах. Это - с Везувия вид, изнутри же - как-то родней и понятней и ближе, только в родстве таковом есть и враждебное нечто, - не шутка: Батюшков тихо лишился рассудка и в кипарисовый гроб лег Баратынский не здесь ли когда-то? - Да, твоего - чур не я - панибрата слишком опасен удел. Лучше бы - во избежание риска - не принимать, обольстительный, близко к сердцу твою теплоту, дабы избавиться от неминучей, праздным зевакой, которого случай бросил сюда, притворясь, - глядь, королевского замка ворота клонами пары увенчаны Клодта недокентавров гнедых. Надо же! - Сладко встречать на чужбине старых внезапно знакомых, отныне ставших дороже вдвойне, самодержавной царя Николая Первого воле покорных, пылая Севером Юг обуздать, - здравствуй, смирения гордого идол! Как ни таился, но все-таки выдал сам с потрохами себя. V. "POZZUOLI - ISCHIA PORTO" Глебу Шульпякову Того, кем эти строки не писаны пером, нес "Hamlet" широбокий задумчиво паром, мучительным вопросом спросонок обуян, но мудрые матросам усатый капитан отрывисто и четко приказы отдавал, в одной - была красотка, в другой руке - штурвал. Куда же сей неблизкий и недалекий путь? - На Искию из Иский лежал не как-нибудь, - направо под уклоном, вдоль берега сперва, потом открытым лоном морского божества изменчивого пола, кому свою хвалу любители рассола поют в любом углу. "Пой, Аттис! пой, Кибела! пей, Солнце! пей, Луна!" - А белая кипела и пенилась волна; ворочавшему глыбы вослед из глубины воды глядели рыбы, слегка удивлены: зачем, свежуя, режет овечью шкуру нож, плодящий скрип и скрежет, дробление и дрожь? Так, выглянув и канув, мне внятно не смогли про остров трех вулканов, торчащий невдали, поведать хоть немного за полтора часа, но глас раздался Бога, разверзший небеса, - жар и мороз по коже в словах не передашь: да, "Pater noster" все же не то, что "Отче наш". # # # Из трудных избравши путей не самый, не самый из легких путь, середним иду меж горой и ямой, с которого не свернуть налево, где высится склон отвесен, направо, где пропасть-пасть, и нету ни вервий нигде, ни лесен, - иль вознестись, иль упасть, не знаю, что лучше, но только прямо отныне не для меня, - куда? - глубиной привлекая, яма, гора, вершиной маня. КУЗНЕЧИК (из Ричарда Лавлэйса) O thou that swingst upon the waving hair… The Grasshopper О ты, кому беспечно на весу качаться с колосом тяжелым; медвяную пить в сумерки росу, ниспосылаемую долам; приемля неба и земли дары, скакать, сумняшеся ничтоже; свой подвиг совершивши, до поры покоиться на мягком ложе; приветствовать чуть свет начало дня, на солнце радостно резвиться и всем вселять, уныние гоня, веселье собственное в лица. Но жнет златые злаки серп, увы! Вакх и Церера сном объяты, мороз твоим цветам сечет главы, а травам - ветры-супостаты. Жаль, дуралей зеленый! тем дарам - конец, как и былинкам малым; в ничтожестве лежать под снежным нам и под ледовым покрывалом. Ты - лучший из людей! Друг другу мы дух подлинным наполним летом, чтоб нам среди студеной, злой зимы взаимным жаром быть согретым. Пусть наши вечно рдеют очаги огнями Весты; ветер тщетный, на хладных крыльях как ни вей пурги, - над этой присмиреет Этной. Ручьем польются слезы Декабря, чья силой отнята корона, - но, Греков древних действа здесь узря, он сам отрекся бы от трона. Уж Геспер яр, - играем; ведьма-тьма, страшась лучей из наших окон, преобразится, вечный день сама восставит, черный скинув кокон. Богаче мы пресыщенных царей: не просим ничего, не ищем, - благ обладатель, больших и скорей алкая, остается нищим. САНДЖАРУ ЯНЫШЕВУ Рассыпаться что в похвалах восточных - пахлавах и халвах или "вах-вах-вах" - мне, любителю мыслей скупых и точных, за словами явленных, - не в словах? Извини, Санджар, утонченных бредней шелкопрядом тянуть не желаю нить, потому что я Заднюю от Передней Азию не знаю как отличить, но в поэзии что-то да разумею, - может быть, раз-два и обчелся нас, чувствующих в ней, утешаясь ею, вкус, цвет, запах, плотность и звук - зараз. Русское для Муз не пустыня слово, хоть не шелк и не бархат и не парча, и, по счастью, не сшить из него покрова, чтоб, набросив, Янышев, на плеча, было чем от стужи укрыться зычной и от вьюги, виющей гнездо в ушах, соразмерной речи единоличный повелитель, деспот и падишах! ДВЕ ПОБЕДНЫЕ ПЕСЕНКИ 1 Семипалым шиповником розовый куст, незаметно дичая, становится: измельчавшим вослед появляться цветам красно-бурые начали ягоды. А стоит ли в черной печи обжигать, прекрасную глину в печи обжигать, прекрасную красную глину? Золотые в запущенном рыбки пруду обернулись огромными, жирными карасями, - на масляных сковородах трепетать им теперь нетерпением. А стоит ли в черной печи обжигать, прекрасную глину в печи обжигать, прекрасную красную глину? Пусть никто ничего не поймет, ничему не научит и сам не научится, ибо в песне моей далеко не слова и не музыка самое главное. А стоит ли в черной печи обжигать, прекрасную глину в печи обжигать, прекрасную красную глину? 2 Рябина красиво раскинула кисти, а нет ни метелей, ни стуж, - толстеют на талых пернатые свалках, о ней не горюя ничуть. О Ангел мой огнелицый, пожалуйста, не по лжи, что делать с мертвой синицей, в руке зажатой, скажи? Слепые не видят, глухие не слышат, немые не скажут о той, которая градом разит, окропляя то грязь, то нестойкий снежок. О Ангел мой огнелицый, пожалуйста, не по лжи, что делать с мертвой Фелицей, венца лишенной, скажи? # # # Мне хотелось бы собственный дом иметь на побережье мертвом живого моря, где над волнами небесная стонет медь, ибо Нот и Борей, меж собою споря, задевают воздушные колокола, где то жар, то хлад, никогда - тепла. Слабым зеницам закат золотой полезней, розовый, бирюзовый, и Млечный путь, предостерегающий от болезней, разум смиряя, чуткий же мой ничуть не ужаснется рокотом слух созвучий бездны, многоглаголивой и певучей. Сыздетства каждый отзыв ее знаком мне, носителю редкому двух наречий, горним, слегка коверкая, языком то, что немощен выразить человечий, нараспев говорящему, слов состав вывернув наизнанку и распластав. Что же мне остается? - невнятна долу трудная речь и мой в пустоту звучал глас, искажаясь, - полуспасаться, полу- жить, обитателям смежных служа начал, птице текучей или летучей рыбе, в собственном доме у времени на отшибе. # # # Из дому грустно брести на работу, мчаться вприпрыжку с работы домой, плыть по течению к водовороту, осенью, летом, весной и зимой просто гулять по бульварам, усвоив: свет не догнать, не дождаться творца новых - взамен обветшалых - устоев, не оживить ни умы, ни сердца, жадные лишь до подножного корма, что бы ни делать - не сделать, и я - только неопределенная форма существования и бытия. ТЯЖЕЛЫЕ СТРОФЫ 1 Год от года хор голосов нездешний все слышней и ближе мне, чем земной, жизнь и вещи внутренней, а не внешней поворачиваются стороной ко вполока зрящему и вполуха внемлющему, - возраст особый духа подоспел и вызрел, оборвалась будущего с прошлым двойная связь. 2 Знать не знаю, добрый ли соглядатай, или злой, до времени, до поры притаясь в углу, в темноте мохнатой, на мои торжественные пиры зыркал и облизывался, завистлив, но, незваным гостем на свет измыслив заявиться вдруг по вино и хлеб, он споткнулся, вкус потерял, ослеп. 3 Кем бы ни был сей из немого мрака выходец, ни жажда его, ни глад да не утолятся вовек, однако, в месте светлом, злачном, покойном клад золотой ему созревает, чтобы для ненасытимой своей утробы негде приобресть вожделенный плод, а меня б оставить в покое, вот. 4 Вот уже четвертой строфе начало твердое положено наобум, но еще ни слова не прозвучало в простоте, и мной из насущных дум ни одна не выставлена наружу, - пусть и за горами конец, нарушу естество, реки равномерный ток превратя в клокочущий кипяток. 5 Мне ли мироздания да неведом постоянно действующий закон, что и поражениям и победам, малой кровью купленным, испокон века мало памяти, чести мало? - Шей ни шей лоскутное одеяло, хоть лебяжьим пухом его набей, воробьем останется воробей. 6 Только переплавившему в горниле собственного сердца страстей руду грубую, лишь мысли от черной гнили вымывшему, с плесенью наряду, под струей рассудка студеной влаги, о всеобщем ратующему благе достается в руки литая медь - мертвым, нерожденным во слух греметь. 7 Ни к чему морочить, пиша стишата, голову, набитую лебедой, и до ног окатывать из ушата незачем, - красивой и молодой ветхий и юродливый ненавистен: вымыслов тщету от высоких истин, плевелы от зерен предельно прост способ отличить, - отдавая в рост. 8 То, что проговорено смутно ныне, очевидным сделается, когда превратятся снова моря в пустыни, толщу распластает свою вода над песчаной почвой и каменистой, - ты, мой стих, минутного чуждый, выстой и под новым небом сквозь прах взойди, несмотря на засухи, на дожди. 9 Та земля, которая станет мною, от нее же взятым, но в свой черед наделенным тяжестью неземною, пресоставясь вся, из меня вберет зелень, синеву, желтизну впитую, точку переправит на запятую, одного на множество раздробя, - отраженный свет отразит себя. # # # Откуда что берется? - Никогда мне не был свет так нестерпимо ярок. - Гори, гори, сияй, моя звезда, мой ветром растревоженный огарок! Еще не зверь, уже не человек, покрыт непроницаемой корою, что прозреваю сквозь смеженных век, в том утверждаюсь, только веки вскрою. Спасения иного не дано от внутренних и внешних прей и браней: не веселит забвения вино, не насыщает хлеб неупований. Дороже свой, пусть скромный, но уют для каждого, - в цепи единой звенья: живые смерти равнодушно ждут, а мертвые не чают воскресенья. # # #