МАРТОВСКИЕ МЕРТВЕЦЫ
1. Веришь ли, знаешь ли?
Пусть церковь тоже человек
И вросший в землю микрокосм.
А нас ведь освятил Христос.
Так вознесись главой своей
Превыше каменных церквей.
Раньше я все мысли говорила,
Раньше я была как люди тоже,
На свечу ночную на могиле
Под дождем весенним я похожа.
Оглянулась, оборотилась.
Есть у церкви живот, есть и ноги,
По живот она в землю врылась,
А земля — грехи наши многи.
Есть и сердце у нее,
Через кое протекали
Поколенья на коленях,
Что кровинки — тень за тенью,
Гулкий шепот покаянья.
Из тела церкви выйдя вон,
В своем я уместилась теле,
Алмазные глаза икон
По-волчьи в ночь мою смотрели.
Темное, тайное внятно всем ли?
О сколько раз, возвращаясь вспять,
Пяту хотела, бросаясь в землю
Церкви в трещинах целовать.
И, крестясь со страхом и любовью,
В ее грудь отверстую скользя,
Разве мне ее глухою кровью
Стать, как этим нищенкам, нельзя?
2. Черная бабочка
Звезды вживлены в крылья,
В бархат несминаемый вечный,
С лицом огромным меж нежных крыл,
Мужским и нечеловечьим.
Из винтовок она вылетает,
Впереди пули летит,
Кто видал ее — не расскажет,
Как она свое стадо клеймит.
Называли, именовали —
Ангел смерти трудолюбив,
Океаны что мысль пролетала,
Каждый колос ревниво срезала
Из бескрайних все новых нив.
Закружилась она, зашептала,
Легким взмахом сознанье темня:
Как же ты воротиться мечтала,
Если ты видала меня?
3
Где соловей натер алмазом дробным
Из холщевины небеса,
Там умирала, как на месте диком, лобном
Оранжевая полоса.
Звезда расколотым орехом
К деревьям низко подплыла,
И будто ночи этой эхо
Духа полночь моего была.
Там луны пестрые сияли,
И звезды смутно голосили,
И призраки живыми стали —
Входили, ели, выходили
И жадно и устало жили.
Там звери чье-то тело тащат
В нагроможденье скал,
И с глазом мертвым, но горящим
В колодце темном и кипящем
Бог погребен стоял.
4. Весной мертвые рядом
В мертвых холодном песке
Стану и я песчинкой,
На голубом виске
Разведу лепестки и тычинки.
Куна пролетает, горя,
Только не эта, другая.
Мертвых холодных моря
Без берегов и края.
Подросток — только он один — он
одинокость с Богом делит,
Но уж зовет поводыря его душа,
привстав над телом.
Никогда ты не будешь уже одиноким —
это верно тебе говорю —
Духи липнут к душе — всюду кто-нибудь
будет — в аду ли, в раю.
Душ замученных промчался темный ветер,
Черный лед блокады пронесли,
В нем, как мухи в янтаре, лежали дети,
Мед давали им — не ели, не могли.
Их к столу накрытому позвали,
Со стола у Господа у Бога
Ничего они не брали
И смотрели хоть без глаз, но строго.
И ребром холодным отбивали
По своим по животам поход-тревогу.
И тогда багровый лед швырнули вниз
И разбили о Дворцовую колонну,
И тогда они построились в колонны
И сребристым прахом унеслись...
Может, я безумна? — о йес!
Ах, покойников шумит бор сырой и лес
Ах, чего же вы шумите, что вы стонете?
Не ходила на кладбище по ночам,
Так чего ж вы стали видимы и гоните?
И не тратьтесь на меня по пустякам
И ты, поэт, нездешний друг!
Но и тебя мне видеть жутко,
Пророс ты черной незабудкой,
Смерть капает из глаз и рук.
Он смерть несет как будто кружку
Воды колодезной холодной,
Другой грызет ее, как сушку,
И остается все голодный.
Моя душа меня настигла — ой!
Где ты была — неважно. Бог с тобой.
Любовь из пальцев рвется ко всему —
К уроду, к воробью — жилищу Твоему.
А вот и кровь бредет — из крови волоса —
Розовые закатила глаза.
«Я человек, — она плачет, — я жажду!»
О Маринетти — tu l`a voulu,*
Ну так и стражди.
И все-таки могучий Дионис,
Обняв за икры Великий Пост,
Под лед летает к рыбам вниз
И ниже — ниже — выше звезд.
И в их смешенье и замесе,
___________________
*Ты этого хотел (фр.)
В их черно-белой долгой мессе
Ползу и я в снегах с любовью,
Ем серый снег вразмешку с кровью.
И в эти дни, в Великий Пост,
Дождь черный сыплется от звезд,
Кружком обсели мертвецы,
Повсюду волочу их хвост.
И Юнг со скальпелем своим
Надрежет, не колеблясь, душу
И имя тайное мое
Горячим вдышит ветром в уши.
Косматый мрак с чужим лицом
Моим прикинулся отцом,
Свою непрожитую силу
Из жирной киевской земли,
Из провалившейся могилы
Вливает в вену мне — возьми!
Нет, не про вас души алтарь!
Что надо вам, умершим всем?
И так я, как безумный царь,
И снег, и глину, звезды ем
Пью кровь из правого соска
Такую горькую — напрасно
За плечи тащите меня
В ад, как в участок вы — так страстно.
Всю вашу цепь столкну в овраг —
Душой, не телом, в теле — тесно,
Когда Страстной я слышу шаг,
Гром тишины ее небесной.
Вы, звери, крыльями шумя,
Хотите поглотить меня,
Вы, птицы, сладкий тленный мозг
Из кости алчете, из сердцевины.
Аркольский я — пусть слабый — мост,
Толкнете — полетит в пучину
Космический Наполеон,
И мир, и свет, и блеск времен.
Стоит, меняя маски, лица
И пятки мне вдавив в глазницы.
Меча вы слышите ли звон?
Всю вашу цепь столкну в овраг —
Душой, не телом, в теле — тесно,
Когда Страстной я слышу шаг,
Гром тишины ее небесной.
5
Смерть — это веселая
Прогулка налегке,
С тросточкой в руке.
Это — купанье
Младенца в молоке.
Это тебя варят,
Щекотно кипятят,
В новое платье
Одеть хотят.
Смерть — море ты рассвета голубое,
И так в тебя легко вмирать —
Как было прежде под водою
Висеть, нырять,
Разглядывая призрачные руки
И тени ног, —
Так я смотрю сквозь зелень, мглу разлуки
В мир — как в песок.
Ты умер — расцветает снова
Фиалковый цветок.
Ты, смерть, пчела, — и ты сгустить готова
В мед алый сок.
Не бойся синей качки этой вечной,
Не говори — не тронь меня, не тронь,
Когда тебя Господь, как старый жемчуг
Из левой катит в правую ладонь.
1980
ЧЕРНАЯ ПАСХА
1. Канун
Скопленье луж как стадо мух,
Над их мерцанием и блеском,
НАД расширяющимся плеском
Орет вороний хор.
И черный кровоток старух
По вене каменной течет вдоль глаз в притвор
Апрель, удавленник, черно лицо твое,
Глаза серей носков несвежих,
Твоя полупрозрачна плешь,
Котел — нечищенный, безбрежный,
Где нежный праздник варят для народа —
Спасительный и розовый кулеш.
Завтра крашеные яйца,
Солнца легкого уют,
Будем кротко целоваться,
Радоваться, что мы тут.
Он воскрес — и с Ним мы все,
Красной белкой закружились в колесе
И пылинкою в слепящей полосе.
А нынче, нынче все не то...
И в церкву не пройти
На миг едва-едва вошла
В золотозубьга рот кита миллионера,
Она все та же древняя пещера,
Что, свет сокрыв, от тьмы спасла,
Но и сама стеною стала,
И чрез нее, как чрез забор,
Прохожий Бог кидает взор.
Войдешь — и ты в родимом чреве:
Еще ты не рожден, но ты уже согрет
И киноварью света разодет.
Свечи плачутся, как люди,
Священника глава на блюде
Толпы — отрубленной казалась.
В глазах стояла сырость, жалость.
Священник, щука золотая,
Багровым промелькнул плечом,
И сердца комната пустая
Зажглась оранжевым лучом.
И, провидя длань Демиурга
Со светящимся мощно кольцом,
В жемчужную грязь Петербурга
Я кротко ударю лицом.
Лапки голубю омыть,
Еще кому бы ноги вымыть?
Селедки выплюнутая глава
Пронзительно взглянула,
Хоть глаз её давно потух,
Но тротуар его присвоил
И зренье им свое удвоил.
Трамвай ко мне, багрея, подлетел
И, как просвирку, тихо съел.
Им ведь тоже, багровым, со складкой на шее,
Нужно раз в году причаститься.
2. Где мы?
Вот пьяный муж
Булыжником ввалился
И, дик и дюж,
Заматерился.
Он весь как божия гроза;
«Где ты была? С кем ты пила?
Зачем блестят твои глаза
И водкой пахнет?» —
И кулаком промежду глаз
Как жахнет.
И льется кровь, и льются слезы.
За что, о Господи, за что?
Еще поддаст ногою в брюхо,
Больной собакой взвизгнешь глухо
И умирать ползешь,
Грозясь и плача, в темный угол.
И там уж волю вою дашь.
Откуда он в меня проник —
Хрипливый злой звериный рык?
Толпой из театра при пожаре
Все чувства светлые бежали.
И боль и ненависть жуешь.
Когда затихнешь, отойдешь,
Он здесь уже, он на коленях,
И плачет и говорит «Прости,
Не знаю как... ведь не хотел я...»
И темные слова любви
Бормочет с грустного похмелья.
Перемешались наши слезы,
И я прощаю, не простив,
И синяки цветут, как розы.
.......................
Мы ведь — где мы? — в России,
Где от боли чернеют кусты,
Где глаза у святых лучезарно пусты,
Где лупцуют по праздникам баб...
Я думала — не я одна, —
Что Петербург, нам родина — особая страна,
Он — запад, вброшенный в восток,
И окружен, и одинок,
Чахоточный, всё простужался он,
И в нем процентщицу убил Наполеон.
Но рухнула духовная стена —
Россия хлынула — дурна, темна, пьяна.
Где ж родина? И поняла я вдруг:
Давно Россиею затоплен Петербург.
И сдернули заемный твой парик,
И все увидели, что ты —
Все тот же царственный мужик,
И так же дергается лик,
В руке топор,
Расстегнута ширинка...
Останови же в зеркале свой взор
И ложной красоты смахни же паутинку
О Парадиз!
Ты — избяного мозга порожденье,
Пропахший щами с дня рожденья.
Где ж картинка голландская, переводная?
Ах, до тьмы стая мух засидела родная,
И заспала тебя детоубийца —
Порфироносная вдова,
В тебе тамбовский ветер матерится,
И окает, и цокает Нева.
3. Разговор с жизнью во время тяжелого похмелья
Багрянит око
Огнем восток,
Лимонным соком
Налит висок.
И желт состав,
Как из бутылки,
Пьет жизнь, припав
Вампиром к жилке.
Ах, жизнь, оставь,
Я руку ли тебе не жала,
Показывала — нет кинжала,
А ты, а ты не унялась...
И рвет меня
Уже полсуток.
О подари хоть промежуток —
Ведь не коня.
Ну на — терзай, тяни желудок к горлу,
Все нутро — гляди — в нем тоже нет оружья,
Я не опасна, я — твоя,
Хоть твоего мне ничего не нужно.
Но, тихая, куском тяжелым мяса,
Она прижмется вся к моим зрачкам.
Жива ль она? Мертва? Она безгласна,
И голос мой прилип к ее когтям.
И, как орел, она несет меня
Знакомыми зелеными морями,
Уронит и поймает вновь, дразня,
И ластится румяными когтями.
Как сердце не дрожит,
Но с жизнью можно сжиться:
То чаем напоит,
То даст опохмелиться.
4. Искушение
Воронкой лестница кружится,
Как омут Кто-то, мил и тих,
Зовет со дна — скорей топиться
В камнях родимых городских.
Ведь дьяволу сверзиться мило,
И тянет незримо рука
Туда, где пролет ниспадает уныло
Одеждой моей на века.
Он хочет, он хочет вселиться
И крови горячей испить,
И вместе лететь и разбиться,
По камню в истоме разлиться,
И хрустнуть, и миг — да не быть.
Но цепь перерождений —
Как каторжные цепи,
И новый облик душу,
Скокетничав, подцепит.
Ах, гвоздь ведь не знает —
Отчего его манит магнит,
И я не знаю — кто со дна
Зовет, манит.
Может, кто-то незримый, родной,
И так же, как я, одинок. .
Торговцем злобным сатана
Чуть-чуть меня не уволок —
Конфетой в лестницы кулёк,
Легко б лететь спьяна.
Но как представлю эту смесь —
Из джинсов, крови и костей,
Глаз выбитый, в сторонке крестик...
Ах нет, я думаю, уволь.
А мы — зачем мы воскресаем
Из боли в боль?
И кровь ручонкою двупалой,
Светящейся и темно-алой
Тянется в помещенье под лестницей,
Где лопаты и метлы...
Там-то её пальчики прижали,
Там они увяли, засохли.
5. Наутро
Я плыву в заливе перезвона,
То хрипит он, то — высок до стона.
Кружится колокольный звон,
Как будто машет юбкой в рюшах,
Он круглый, как баранка он,
Его жевать так рады уши.
Христосуется ветер и, косматый,
Облупливает скорлупу стиха.
А колокольня девочкой носатой
За облаками ищет жениха.
6. Обычная ошибка
Сожженными архивами
Кружится воронье.
На площадь черно-сивую
Нет-нет да плюнет солнце.
И кофеем кружит народ
На городских кругах.
И новобранцем день стоит,
Глядит в сухих слезах.
Бывают дни, такие дни,
Когда и Смерть, и Жизнь
Близнятами к тебе придут, —
Смотри не ошибись.
Выглядят они простО —
На них иссиние пальто
Торжковского пошива,
И обе дамочки оне
Торгового пошиба.
Губки крашены сердечком
И на ручках по колечку.
И я скажу одной из них —
У ней в глазах весна:
«Конечно, ты — еще бы — Жизнь,
Ты, щедрая, бедна.»
Но вдруг я вижу, что у ней
Кольцо-то на кости.
И на коленях я к другой
«Родимая, прости!»
Но в сердце ужас уж поет,
Жужжит сталь острия.
Бумагу Слово не прожжет,
Но поджелтит края.
1974