Светлана Кекова. «Песочные часы»
«Мы в воды медлительной Леты летим...»
«Вот человек живет среди вещей...»
Стансы
«Пусть время ходит ходуном...»
«Царь не знает сам, где его народ...»
«Жизнь похожа на жестянку...»
«Кто ангела ждет у Овечьих ворот...»
«Ax, как ягоды алеют...»
Баллада об уходящем времени
«Жизнь горит, как керосин. ..»
«Одержимость ли бесом...»
«Нет ни в жилах любви, ни в костях...»
«Обвинитель мой, страж и гонитель...»
«Домашний космос населен богами...»
«Небо в звездах, как тело в коросте...»
«На троне царь сидит, как на костях...»
«Выпив время в один присест...»
«Все сбылось. По заслугам и кара...»
1. «Как справляется дух твой с тоскою...»
2. «А в России зима...»
«Для жатвы был наточен остро серп...»
«Ты во сне у Желтой стоишь горы...»
«У прошлого запах укропный...»
«Надо мною жук летает майский...»
1. «Мой дух по темным улицам блуждал...»
2. «Был вязок снег, как высохший песок...»
3. «Вот дом стоит. Но улица тиха...»
4. «Умолк сверчок. Огонь в печи потух...»
5. «Нечистым потом пахнет от рубах...»
6. «Войдешь в него - раздастся тихий скрип...»
7. «И смутно виден смерти материк...»
«И что же вижу я отсель...»
«Ночь да будет слепящей...»
«Время двинулось, сердце заныло...»
«Пауки с отпечатками свастики...»
«Древесные птицы и гады морские...»
«Молодой колючий ельник ...»
«Пространство выгнуто, как парус...»
«Возможность включиться в двойную игру...»
«Сделай мне отвар из болотных трав...»
«По полянам, опушкам и просекам...»
«Внезапно, как груз на подвижных весах...»
«Бог молитвы наши слышит...»
Муравьи
1. «Среди жалких растений двудольных»..»
2. «Человек, бредущий на работу...»
«Сдав прошение на выезд...»
«Слова слетают с кончика пера...»
«Скрывается в имени некий изъян...»
Часы остановились
«Все зарастет страданьем, как травой...»
«Ты стоишь перед Всевышним...»
«Разодрана храма завеса...»
1. «Я вырастила город как дитя...»
2. «Кто в гнездах слов высиживал птенцов...»
3. «А город спит, рифмуя имена...»
4. «Да, автор строг. Плетя сюжет, как сеть...»
1. «Чужая жизнь как дерево растет...»
2. «Я вырастила город на горе...»
3. «Нырни на дно под пение сирен...»
4. «Любой из смертных есть Орфей в аду...»
«Рассеян смысл необъяснимый...»
«Есть странный пыл, есть пламень жгущий... »
«Минуло время, когда фиолетовый газ...»
1. «В речке прозрачной вода убывает...»
2. «Многое нами получено даром...»
3. «Мертвые ели ведут к аналою...»
4. «Грубо разодрана неба завеса...»
5. «Кто там стучит в деревянную крышку...»
«Все, за что нам воздается сторицею...»
«Ax, какой мне водою умыться...»
«Есть много разных птиц...»
«Прислушиваться к звездам я устала...»
«Вот человек двоящейся природы...»
Два стихотворения
1. «Два ангела на кончике иглы...»
2. «... там бродит призрак-девочка в чепце...»
Возвращение блудного сына
1. «Я не пойму, сновидец иль мертвец...»
2. «Не знаю я, чей дух в тебе живет...»
3. «Жизнь, как стакан, насыщена до дна...»
4. «Я трижды отвергала дар небес...»
5. «Кто был потерян, будет обретен...»
«Для чего нам дарованы вещие сны...»
Песочные часы
1. «Проходит время. Рвутся нитки бус...»
2. «Вполглаза смотрим, слушаем вполуха...»
3. «Вот зеркало, раскрыв щербатый рот...»
4. «С земли на небо дождь соленый льется...»
5. «Да, в наших снах бывают щели, в ад...»
6. «И вы, нагие души, почему...»
7. «Прости мне, Боже, я не поняла...»
8. «Как женщине, рассыпавшей песок...»
«Пока душа еще жива...»
1. «Здесь часто плачут; здесь на Рождество...»
2. «Так ты живешь. Среди твоей родни...»
3. «И там, в земле, дрожит небесный свод...»
4. «Да, в каждом встречном прячется Господь...»
5. «В Европе сухо. В Азии метель...»
6. «Куда ты скрылся, свет моих очей...»
7. «А снег идет. Невидимой рукой...»
8. «Елшанка. Поливановка. Увек...»
9. «Бредет к реке измученный народ...»
Опубликовано по русски: Auteneum.Феникс, М.-С.Пб.,1995
### Мы в воды медлительной Леты летим, как зерно в борозду, а три одиноких планеты в одну превратились звезду, и шкурою снежного барса лежит ослепительный свет Сатурна, Юпитера, Марса на теле озябших планет. Ручьи пересохшие немы. Пустыней бредет караван, волхвов в декабре к Вифлеему оптический гонит обман, а с крыш городских на просторе под шум зацветающих лип виднеется Мертвое море с прозрачными спинами рыб. Бредут вавилонские маги, им нет ни препон, ни преград, и тихо колышет в овраге черемуха свой виноград, колышет, и кажется пьяной, и сладко цветет курослеп, а рядом, в избе деревянной, ржаной выпекается хлеб. Пора отправляться в Европу, посуду убрав со стола: там Кеплер, припав к телескопу, увидел, что снова тела Юпитера, Марса, Сатурна составили тело одно, и море вздымается бурно, и рвется его полотно. Друг другом питаются рыбы, нас время прозрачное ест, но вместо веревки и дыбы воздвигнут сияющий крест, и временной смерти проситель себя у пространства крадет, увидев, как снова Спаситель по Мертвому морю идет. ### Вот человек живет среди вещей - комодов, шифоньеров и плащей, их населяющих, среди портьерных складок, он соблюдав меру и порядок, на ужин сстжтарелку посчных щей, и сон его томтелен и сладок. Сей человек имеет имя Он Когда он спит, то сумрак фиолетов. Он видит, как обычно, вещий сон, чго дух его куда-то унесен, и он живет среди иных предметов. Там плащ, как ворон, крылья распрострер, кружит вверху, высматривает падаль. В постель бросают тело, как в костер, и вот оно в пределах рая ль, ада ль, от райского блаженства ли, от мук так корчится, такую терпит пытку, что сердобольный маленький паук сшивает саван на живую нитку. Грызут сомненья, как цепные псы, любовь проходит, словно боль в затылке, стоят на полке мертвые часы, блестят в углу порожние бутылки. И видит Он как бы подобья лиц, подобья душ в телесных складках тканей, но нет у гел отчетливых границ, у душ определенных очертаний. Зачем ты шепчешь, что душа болит? Ведь если ветер душу оголит как суть вещей, то будет страсть преступна, жизнь - девственна, а смерть общедоступна. И что тогда мне жажду утолит? СТАНСЫ 1 Где в небе скитаются гриф и орел, там хлеб выпекается пресный; где путник пустыней Аравии брел, взыскующий пищи небесной, там красное пламя горит в очаге и черная жмется собака к ноге. 2 Что там происходит? Там время идет, идет, и идет, и проходит, и мертвый любовь у живого крадет, и рядом с собою в могилу кладет, и стрелки часов переводит. Там медленно движется тень на стене И шерсть у собаки встает на спине. 3 Открой на минуту глаза, посмотри: оболган твой дом и разрушен. Там время снаружи и время внутри, и времени Бог равнодушен. Сей бог беспощаден - кричи не кричи. А грех, как солома, пылает в печи. 4 И каждый, кто в тело заходит твое, как в сумрачный дом сокровенный, находит одежду, еду и питье, но только впадает душа в забытье, а дух пробуждается пленный. Но хлеб откровенья тебе я отдам, и чашу к твоим поднесу я губам. 5 Огонь, заключенный в железной печи, Бушует,'подобный ненастью. Восходит свеч 'ило в кромешной ночи - лицо, искаженное страстью. Прими же кинжал из Господней руки и надвое сердце мое рассеки. 6 И кровь отвори мне, и время развей, И мозг отпусти на свободу. У чёрмного моря стоит Моисей, жезлом раздвигающий воду. Вот дно обнажилось - и бедный народ Меж стен водяных на свободу идёт. 7 Мычат от натуги большие волы, и плачут бездомные дети. Нам наши тела от рожденья малы, и мы ли их мечем в морские валы, как будто в рыбацкие сети? Нам выловить душу поможет Господь, от смерти спасающий всякую плоть. 8 Над всеми, чья жертва есть дух сокрушен, смыкаются темные воды. Небесного хлеба никто не лишен, а ночь надвигает на лоб капюшон апостолу темной свободы. И он, как палач, обнажает свой меч, чтоб лезвием страсти пространство рассечь. 9 И каждый, кго душу свою повредит, пусть бремя греха превозможет, и горькую воду Господь усладит, и грешникам бедным поможет. И время навеки застынет для них, и брачный чертог не покинет жених. ### Пусть время ходит ходуном, в ручье течет вода, в бокал с коричневым вином опущен кубик льда. Русалка движет под водой серебряным хвостом, и ходит мельник с бородой, как бес перед постом. И знаю я, и знает он всех рыб наперечет: вот это - рыба-скорпион и рыба-звездочет, вот еж морской в короне игл, а вот - рогатый бык, а вот на дне, зарывшись в ил, лежит морской язык. Но кто молчит и кто им лжет, кто правду говорит? Он жизнь теснит, и небо жжет, как чистый спирт горит. Одной рукой обняв меня, в другой сжимая крест, пришпоришь доброго коня, и все сорвется с мест - и колченогий сброд вещей, и жизни мелкий сор, и нужно время гнать взашей, скакать во весь опор. Сияет солнце в облаках, летят любви гонцы - с жемчужной сыпью на боках тибетские гольцы, они, раздевшись догола, вступают в некий круг, дрожат нагие их тела и ждут своих подруг. Ты засмолишь ковчег, как Ной, и встанешь в полный рост, а в небе над моей страной лишь очереди звезд, там две медведицы ревут и слышен вой собак, морские ангелы плывут, клешней поводит рак. И ты воды откроешь ларь и воздуха дворец, в одной стихии будет тварь, в другой - ее Творец. ### Царь не знает сам, где его народ, я в скале вырубаю молчащий рот. Рот молчащий похож на ухо. Пилят рядом дерево - взык да взык. Под корой жуки, как во рту язык. А язык - это орган слуха. Сколько есть могил в длинной плоти рек? Там болгарин спит, и поляк, и грек, их тоска то сосет, то гложет. На спине моллюска стоит монгол, а над спящим сердцем горит глагол - он пылает, но жечь не может. Я стираю слезы с лица воды, я опять целую твои следы, путь твой в воздухе горнем вырыт. Спит в земле Булгарин, а рядом Греч. Я освою скоро прямую речь, буду плакать, покуда Ирод в Иудее царствует. Буду знать твоего отца и не буду - мать, только имя ее услышу. Посмотри, Мария, пришла зима, Бог меня, как видно, лишил ума, снова падаег снег на крышу. И в паденье снега я слышу стон: «Где же, царь, твой посох и где твой трон, с кем ты делишь сегодня ложе?» Огневидный ангел с большим мечом заслонил меня золотым плечом Жизнь идет, как мороз по коже. Попрощаемся ангел мой. Мне пора На востоке где Желтая спит гора, тело грешное душу съело. А душа-то, впрочем, была стара. От деревьев осталась одна кора и растущая в ней омела. ### Жизнь похожа на жестянку, что гремит по мостовой Я поставлю наперстянку в банку с сорною травой, потому что наперстянка ест комариков и мух В поле русская крестьянка собирает птичий пух. Чтобы эльбы, эльфы, альвы и русалки не пришли, надо вырыть корень мальвы из поруганной земли, взять льняное полотенце, вызвать солнце из-за туч, в зыбку спящего младенца положить железный ключ, и, порыв смиряя плотский, одолеть тоску и страх - ведь живет Иосиф Бродский в одиночестве в горах, собирает иммортели, и одежду перед сном он кладет на край постели в синем сумраке лесном, с ног усталых сняв портянки, ставит в угол сапоги... В это время египтянки беззащитны и наги, сон животных не тревожа в зоопарке городском, спят, свою купаю кожу в сладком семени мужском. От России до Кувейта от Свердловска до Балкан плачет греческая флейта, из земли растет калган, расцветает кровохлебка, индевеет бузина, и видна Голгофы сопка из монгольского окна. ### Кто ангела ждет у Овечьих ворот, кто старую грешницу в жены берет, пои г ее горькой водой ревнованья. В пустыне разрозненный бродит народ, а в воздухе видно животных снованье - стрекоз, саранчи и летучих мышей, У ангела крылья о г холода стынут. Не силой закона, а силой вещей людьми ты оставлен и Богом покинут. Вот ангел нисходит и воздух мутит, и воду в купальне крылом возмущает. Кто сможет - забудет, кто сможет - простит. Никто не забыл и никто не прощает. Под кожей и ребрами сердце болит, от горькой воды помутился рассудок. Быть может, забвенье тебя исцелит? Дудят крысоловы в отверстия дудок. Но странный из них вырывается звук... И вновь в небесах отражается вечных огромной воды заколдованный круг и толпы несчастных, сидящих вокруг, - слепых, колченогих, хромых и увечных. ### Ах, как ягоды алеют, птица в клюве песнь несет. Кто больного пожалеет и увечного спасет? Ночь похожа на кукушку и горька кора осин. Кто ребенку под прдушку сунет сладкий апельсин? Ноздри дразнит запах рстрый, в детской сладость и жара, как лицо, изрыта оспой апельсина кожура. Мать рассказывает сыну о земле прекрасной той, где, подобно апельсину, сон катился золотой. Кислота его и сладость поражает сердце вдруг, как изломанность и слабость исхудавших детских, рук. Льется, льется взгляд незрячий, как вода из глаз течет, к сонной гибели горячей тело бедное влечет. Путь к последней смерти начат, и слепой ведет слепца в те края, где горько плачет ангел Божьего лица, где страданье и юродство в ликах грешников святых и священное уродство апельсинов золотых. БАЛДАДА ОБ УХОДЯЩЕМ ВРЕМЕНИ Только чайник, натертый до тусклого блеска едкой содой, а также стены арабеска, или, может, окно, а на нем занавеска, или шкаф для посуды со всем содержимым придают бытию неизменность и прочность. Прорисовано время, как почерк с нажимом, на различных предметах. Но их краткосрочность не чета краткосрочности жизни людской, незаметно текущей в черте городской. Вот вам хлеба ломоть и пустая солонка, звук горящего газа, собака болонка, шкаф посудный с торчащим из дверцы ключом, снега белое дерево в окнах Однако мы пейзаж с натюрмортом скрестили. Собака здесь, пожалуй, совсем ни при чем. Так начнем же с начала. От мысли исходной ничего не осталось. И ордер расходный мы спеша заполняем в тоске безысходной - нам кассир выдает шелестящее время и поводит крылами в окошечке кассы. Дома ждет нас вещей разномастное племя - вот посуда из глины, стекла и пластмассы, пара стульев потертых и снег за окном, незаметно растущий в пространстве ином. И опять окружает знакомая местность человека, на жизнь получившего ссуду, он уже ощущает тоски неуместность, напевает, в порядок приводит окрестность - взглядом трогает вещи, стоящие всюду, с окон пыль вытирает и моет посуду, снова чувствует пищи соленость и пресность, пряность времени, жизни своей остроту, шаткость шкафа посудного, стен пестроту. А еще замечает, внезапно прозрев, снег, растущий за окнами в форме дерев, жизни прошлой окружность и времени хорду, видит он, над горелкой ладони согрев, постаревшей собаки кудрявую морду, ключ от шкафа посудного в правой руке, две разбитых тарелки, дыру в потолке, из которой торчит электрический провод... Я использую это прозренье как повод для того, чтоб вернуться на круги своя: есть, как видно, такие подробности быта, за которыми время текущее скрыто и впритык сведены разных истин края. Вот за этой плитой и за этой горелкой, за солонкой пустой, за посудою мелкой, за стеной, за ее потемневшей побелкой - всюду жизни исчезнувшей след. И видна за окном, за небесным порогом часть пространства, которая занята Богом, а тебе, человеку, да будет итогом только время, которого нет. ### Жизнь горит, как керосин, полыхает синим цветом. В мертвом пламени осин воздух кажется предметом. Мать устали, спать легла, ангел складывает крылья, сквозь немую пасть стекла взгляд проходит без усилья. Копошится ночь в золе, исхудавшая, как кошка, остывает на столе кукурузная лепешка. Только милостив Господь, и на Маленьком погосте обретайт снова плоть мертвецов сухие кости. ### Одержимость ли бесом, имя которому - случай, или свет, бладающий весом, запертый в комнате пыльной, или небо ночное с тяжелой тучей, или богиня любви, рожденная в пене мыльной, - что еще сможет вынести дух двужильный? Гладит лицо мое свет стороною тыльной теплой ладони. - Спи, говорит, не бойся, и одеялом ты с головой укройся, пахнет оно полынью, смолой сосновой, свежей землей, разлукой и жизнью новой... ### Нет ни в жилах любви, ни в костях, ни в поношенном саване белом... не держи мою душу в когтях, словно ястреб, парящий над телом. Не пугай и не мучай меня, видишь - кто-то нам грудь обнажает - это небо в оправе огня, словно зеркало, мир отражает. Ограженье мое, подойди, чтоб подвергнуть неведомым карам черный огонь, горящий в груди, но от Бога полученный даром. Опыт смерти лишь избранным дан. Мы, мечтая о местности райской, поднялись и пошли в Ханаан под песками пустыни Синайской. Но однажды и мы не смогли после смерги, в один из моментов, жить в разрозненном мире земли, в каталоге ее элементов. Нам приснился провидческий сон: нас позвали справлять новоселье в муравьиный Эдем, в Вавилон, где посеяно блудное зелье. Там, отринув закон и устав, на земле, почерневшей от горя, мы, разъяв свой телесный состав, попрощались у Мертвого моря. Там оставило нас Божество состраданья и вечного страха, и бессмертной любви вещество стало горстью бессмысленной праха. ### Обвинитель мой, страж и гонитель молча держит ножа рукоять. Помоги мне, мой ангел-хранитель, помоги на ногах устоять. Как щечина снимается бритвой, так приходят и сводят с ума. Но молитва, питаясь молитвой, произносит молитву сама. Что в крови растворяется? Слово. Что в ночи истребляется? Свет. Мы с тобою, как в книге Иова, перед Господом держим ответ... ### Домашний космос населен богами. Иные боги шевелят рогами, иные золотым трясут руном, иные космос меряют шагами, шагая, размышляют об одном - о той покорной и мятежной твари, что знать не хочет об особом даре, присущем ей. Не хочет думать тварь, но пребывает в мире, словно в шаре стеклянном, и пасущейся отаре дарует свет, упрятанный в фонарь. Кто согрешил, того настигнет кара. Когда фонарь имеет форму шара, то свет меняет форму темноты. Он так растет, как на дрожжах опара, и плоть горит. От внутреннего жара глаза сухие открываешь ты, в печи огонь разводишь. Мелким духам домашним, как мышам или как мухам назойливым, приказываешь спать, ты говоришь: «Вам воздух будет пухом», и демон с темной родинкой за ухом ложится молча на свою кровать. И вот лампада деревянным маслом наполнена, и сон на духов наслан, но демон плоти до сих пор не спит, и чем-то жидким, чем-тo темно-красным - не кровью, а вином твоим напрасным пространство одичавшее кропит. И, молча лежа на твоей постели, он проникает в трещины и щели и кровь ворует, аки хищный тать, но труд его не достигает цели - ведь кровь, сосредоточенная в теле, внезапно поворачивает вспять. ### Небо в звездах, как тело в коросте, как листва в беловатой пыли. Проступают берцовые кости на поверхности теплой земли. Рвется саван заштопанный, ибо он на нитку живую зашит. Ангел слово, как снулую рыбу, чистит, режет, потом потрошит. И мелькают горбатые спины, словно веер, дрожат плавники, и орехов рогатые мины на поверхность всплывают реки. ### На троне царь сидит, как на костях. Вокруг него - стоящий мир предметов. И царский посох крепок, как Рахметов, когда он на классических гвоздях спит в назиданье юношеству Ларь - стоит, как трон, где восседаег царь, - он держит серебро в дубовом чреве. По черепу его гуляет тварь, и ей, как прародительнице Еве, державный посох нанесет удар Ветхозаветный змий сидит на древе и наши мысли ловит, как радар A Kpoi слепой живет в земле червивой, он вырыл в мире черную нору и втиснулся в нее, как в кожуру, в пространстве между яблоней и сливой. ### Выпив время в один присест, обойдешь ты немало мест, подбирая судьбу навырост. Но того, кто не сбросит крест, бледно-розовый червь не съест, бес не тронет и Бог не выдаст. Не осталось от мук следа. Только вот голова седа. Степь засыпана снегом белым. Без усилия и стыда русло каменное вода заполняет прозрачным телом. Месяц в небо воткнул рога. Где хозяин и где слуга, растерявший свои обноски? Мне молчание по плечу. Растопи же свою свечу, чтоб гадать мертвецам на воске. Но судьбу узнавать грешно. И тебя мне искать смешно в этой черной ночи горячей. А в бутылке блестит вино, выпадает в цепи звено, и не видит слепого зрячий. Еле-еле горит светец, и подходит к тебе отец, мать стоит у окна и плачет. Ты не видишь их. Ты молчишь. Пробегает по полу мышь. Я не помню, что это значит. Мне не страшен неправый суд. Пусть меня на костре сожгут нищета, и печаль, и мука. Среди царских твоих палат одиночество, мор и глад, и простая, как соль,наука. ### Все сбылось. По заслугам и кара. Страшный сон превращается в явь. Не лишай меня этого дара, ты его, как младенца, оставь, в сердце плачущем, в жаждущем чреве или в кончиках пальцев Прости - не Лилит, а Сюзанне и Еве жизнь иную дано обрести и, листвою сухой и нарядной прикрывая свою наготу, упиваться лозой виноградной, перекатывать слово во рту. Ты, числа или имени зритель, примешь Божьего слова удар. Покидающим эту обитель только время предложено в дар. Только звук - колебанье эфира, только влага замедленных вод, в гесный воздух загробного мира неизбежный, как жизнь, переход. Жжет сапфир, охлаждающий страсти, льется сладкого неба струя. Ты - Господь. Но в твоей ли мы власти? И любая ли воля - Твоя? ### 1 Как справляется дух твой с тоскою, утруской, усушкой - ведь со временем плоть превращается в горсточку праха? Копенгагенский сторож идет по двору с колотушкой, и к горячему телу прилипла льняная рубаха. Видишь купол небес, зараженный тоскою смертельной? И закат в эго1 вечер пылает, как горло в ангине Кьеркегор теребит кипарисовый крестик нательный и, беззвучно рыдая, письмо отправляет Регине «Жало в плоть мне дано», - говорит копенгагенский сторож, а Регина молчи!, да и что ему, бедному, скажешь? Ты легко и безмолвно любую развязку ускоришь, словно груз распакуешь, узлы на веревке развяжешь. Будем плакать и жить, как мы жили и плакали прежде, будет солнце светить нам - молчавшим и нам - говорившим. Мы пространство и время оставим любви и надежде, ибо вера одна может бывшее сделать небывшим. И тогда астрономы раздвинут свои телескопы, чтоб увидеть воочью, как бабочка сядет на лацкан сюртука дорогого, покрьпого пылью Европы, лепеча о любви на немецком, на русском, на датском... 2 А в России зима заплетает морозным узором стекла жалких построек эпохи срединного царства. Кто на трон вознесен, кто навеки увенчан позором, кто в посмертном пространстве воздушные терпит мытарства. Русский Гамлет хандрит, из угла он слоняется в угол, то живет взаперти, не желая удела иного, то из мокрого снега творит механических кукол, то сидит у реки, словно врач у постели больного. Но от жара любви и от холода вечной разлуки седовласый Пасгер до сих пор не придумал вакцины У Каспийского моря скитаются турки-сельджуки, а у Гроба Господня глухие живу г сарацины В небе черная птица, как крест на плече крестоносца, а закат облака заливает горячим и алым И случайный прохожий, в твой дом заходящий с морозца, хочет память убить, как врага убивают кинжалом. ### Для жатвы был наточен остро серп. Пшеница колосилась, как эпоха. Под сенью иерусалимских верб, а в просторечьи - под кустами лоха стояли мы, и серо-серебрист был воздух, где мелькали чьи-то спины, и гусеница грызла узкий лист, клевали птицы дикие маслины. Мой ангел, где ты? К нам приходит вдруг тот, кто нас прежде времени состарил. Под утро стало видно вес вокруг, внезапный свет в глаза мои ударил. Передо мной открылся мир иной, равно прекрасный в муке и блаженстве, и жизнь моя предстала предо мной в немыслимом и страшном совершенстве. Лишь след слезы остался на щеке да под глазами - тень от крыл совиных. Большие рыбы плыли по реке, в них люди жили, словно в домовинах. А время шло. Вокруг текла вода. И мертвецы, питаясь пищей скудной, молились и мечтали иногда, что смерть пройдет и День настанет Судный. ### Ты во сне у Желтой стоишь горы, где содомских яблок висят шары, Илия-пророк от грозы оглох, льет с небес поток, серебрится лох, спят ворон посты на пути к беде, чешуя листвы не видна в воде. Набирает плоть винограда гроздь. Кто тебе, Господь, выбирает гвоздь, чтобы крепче тело прибить к кресту? Ходит люд ремесленный по мосту. Перекинут мост, как Великий Пост, через сорок дней и ночей без звезд, и видна река с Соколовых гор, но Голгофы скрыт костяной бугор. Я горчайших истин учу азы: если есть река - Иордан, Янцзы, то водою желтой лицо омой. Муравьи-китайцы спешат домой. Шелестит в траве муравьев поток, на земле валяется молоток, он им нужен был, чтобы згвозди вбить. Как теперь, мой друг, мне тебя любить? Кто-то строит дом, громыхает гром, и в рыбачью сеть попадает сом, кто качает мед, кто детей растит, кто тебя поймет и меня простит? После смерти слышен грозы раскат. Градом спелых вишен засыпан сад. Я хочу, чтоб белый созрел налив. Что бы ты ни делал среди олив одичавших будет бродить Христос, и с небес прольются поюки слез. Ах, в любви не смыслю я ни аза, в соляной земле не растет лоза, но, плывя в ладье, ты туда причаль, где одна любовь и одна печаль, где любой из нас попадет домой. Ты в предсмертный час, бедный ангел мой, пируэт выписывай в облаках с тонкой пудрой рисовой на щеках ### У прошлого запах укропный - и мне не сносить головы... Смеркается Зверь допотопный выходит из темной травы. Ни страха, ни плотского пыла, ни плоской звезды в кулаке - сорвем ли кукушкино мыло и спустимся к мелкой реке, возьмем ли себя на поруки, сойдем ли случайно с ума - Саратов, Великие Луки, Москва, Петербург, Колыма плывут по теченью половой, корой и древесной трухой, а волны горы Соколовой покрыты сиренью сухой Шиповника нежная рана видна сквозь нетающий снег, двадцатого, в месяц нисана Господь остановит ковчег, и ты, очарованный странник, изгнанник и вечный изгой увидишь звезды многогранник сквозь ставни с тяжелой резьбой. Ты Библос увидишь и Фивы, и крикнешь, как Ной, в пустоту, что листья двудомной крапивы у голубя сохнут во рту, что Ноя послушное семя приветствует ангелов рать, а нам - сквозь пространсгво и время друг друга по имени звать. ### Надо мною жук летает майский, он кружит у самого виска. И похож на сад цветущий райский город узкоглазый и китайский, весь в морщинах желтого песка. Где-то русло высохшее Леты ждет дождя небесного - и вот мокнут башни, храмы, минареты, и бредешь, измученный, к горе ты, чтоб взобраться на ее живот. В Божьей славе или в Божьем гневе райский сад, все тот же райский сад, но Адаму ведомо, и Еве, что в земле младенец спит, как в чреве, и легка твоя дорога в ад. Вьется в листьях змей многоголовый и щебечут птицы целый день, на горе прекрасной Соколовой зацветает пышная сирень. Есть сирень такая - цвета крови, ей самой мучительно цвести... Тот, Кто волен был в своей любови, вечно держит звезды наготове, чтобы их на землю отрясти. 1. Мой дух по темным улицам блуждал и некий свет его сопровождал. Отшельник в грубой власянице плоти по снегу шел. Никто его не ждал, лишь огонек светился и дрожал, как жалкая гнилушка на болоте. 2. Был вязок снег, как высохший песок, в ушах звучал навязчивый басок, крутил бесовских мыслей фейерверки, а тень моя то сделает бросок, то прыгнет из-под ног - наискосок - воробышек, кщ черт из табакерки. 3. Вот дом стоит. Но улица тиха. В который раз под музыку греха беззвучно мимо дома едут дроги, и сквозь стекло на снега вороха глядит старик: Он моет потроха и в таз с водой кладет свиные ноги. 4. Умолк сверчок. Огонь в печи потух. Три разамертвый прокричал петух, старик его перекрестил щепотью И, напрягая зрение и слух, заглядывает в окна беглый дух, как бы скелет с приросшей к ребрам плотью. 5 Нечистым потом пахнет от рубах Соленый снег скрипящий на зубах, - что за приправа к блюду чечевицы! Жует старик, а в тайных погребах растут грибы желтухи печерицы, головачи, чесночники, сморчки, мужи и жены дети старички, грибы с изнанкой желтовато-серой, их головы торчат, как кулачки, из-под земли. Подземные толчки я чувствую, и погреб пахнет серой. 6 Войдешь в него - раздастся тихий скрип. Висят на стенках связки мертвых рыб, оскалены их маленькие лица, и страх растет, как сатанинский гриб, и светится во тьме его грибница. 7 И смутно виден смерти материк По грудь в воде уже стоит старик Петух кричит, сверчок опять стрекочет Огонь встает в каморке в полный рост, безумец ловит петуха за хвост и рвет грибы, и в дом идти не хочет. ### И что же вижу я отсель, где падший ангел безобразный страстей вращает карусель и на земле шарообразной свои дела вершит, как встарь? Я вижу трон. На троне - царь. И этот царь на троне - ты, опутан злом, как сетью тонкой, я вижу - остов наготы зияет черною воронкой. Есть плоть земли и плоть травы. Они погружены друг в друга. Сорвав корону с головы, ты выйдешь за пределы круга. И осенит тебя крылом большая птица с грудью женской... В огромном зеркале кривом стирает слезы рукавом твое дитя в глуши губернской. А ты в могиле, как в норе, сидишь, и глухо сердце бьется. И что есть смерть? Дыра в дыре, где демон воздуха берется твой дух пленить, поймать уродца верхом на мыльном пузыре. ### Ночь да будет слепящей, пусть звезды немного косят, над провинцией спящей летучие мыши висят. Рыбам в длинной реке удержаться легко на плаву, если лис пробежит и хвостом не заденет траву. Там, в траве порыжелой, угрюмые бродят жуки и ежи пожилые колючие мнут пиджаки. И вращается время большим цирковым колесом. Воздух Богом несом, и поэтому он невесом. И поэтому всюду сорок распластались кресты, и, послушные чуду, небесные воды чисты. В этой черной воде отражается каменный лес, а растение жизни не может достать до небес. ### Время двинулось, сердце заныло, птица в небе высоком парит... - Принесите мне масла и мыла, - так Сусанна в саду говорит двум служанкам послушным - и обе вечно масло и мыло несут. И дитя погибает в утробе, и вершится неправедный суд. То, что ищем мы, - то и обрящем. Канет в вечности время греха. В прошлом, в будущем и в настоящем слышен праздничный крик петуха. Исчезает нечистая сила - так написано ей на роду. Принесите же масла и мыла для Сусанны, стоящей в саду. ### Пауки с отпечатками свастики на холодной мохнатой спине, уховертки, ужи, головастики, почему вы мерещитесь мне? Не напрасно ли мною угадана эта тропка, ведущая в лес, где верхушки калмыцкого ладана достают до высоких небес? Пирамиды, и храмы, и пагоды, вечный труд муравьиных рабов, на обед - бирючиные ягоды или дикое мясо грибов. Или трапезы длятся обильные среди сморщенных листьев травы, где охотятся осы могильные и лежат муравьиные львы. Где доносятся звуки постылые - шелест, шепот, жужжанье и зуд: многоногие, сетчатокрылые шевелятся, летят и ползут. Дремлет похоть в движеньях развинченных, спят гадюки, друг друга обняв, и опенки в рубашках коричневых на гнилых изгибаются пнях. ### Древесные птицы и гады морские! Напялил народ колпаки поварские и ждет: птицеловы расставят силки, в кипящее море войдут рыбаки и бросят тяжелые крепкие снасти, и будут ныряльщики в устье реки сомов теребить за усатые пасти. Доставлена будет добыча к столу, и повар возьмет поварскую иглу, и сердце нащупает пойманной твари, проколет его; небольшую пилу наточит, о Божьей не думая каре, распилит убитых животных тела, огромную печь раскалит добела. Ползите скорей, муравьи и жуки, летайте, стрекозы, по белому свету, лежите, ракушки, под илом реки, текущей на юг и впадающей в Лету. О лев муравьиный, сиятельный граф, сидящий в воронке огромного мира, ты видишь, как сборщик лекарственных трав запутался в стеблях хвоща и аира? Ты видишь, как птичьего горца тюки, и бороды мха, и голов колпаки в тиши бакалейных и мелочных лавок как рыбы, плывущие в волнах реки, где водную пряжу прядут пауки на круглые головы рыбных пиявок? ### Молодой колючий ельник сыплет иглы на песок, проползает рак-отшельник по песку наискосок, чешую надев, как китель, жирный сом зарылся в ил, к нам спустился избавитель - светлый ангел Рафаил - врачеватель ран сердечных и других телесных ран, и на поиск истин вечных душ пустился караван. Празднуй тела заточенье хлебом, медом и вином, чуя бурное теченье в узком русле кровяном. Не в темнице, а на воле держим мы темницы тень, ждут живущие в шеоле, что настанет Судный День, но в конце судьбы короткой, на исходе грустных лет, как в стакане с царской водкой, растворяется скелет. Как же мне, расставшись с кожей, душу болью уколоть? Как на суд явиться Божий, расточив по миру плоть? Пряно пахнет можжевельник, а от слез осталась соль. В окончаньях игол ельник тихо копит чью-то боль. Каждый сам себе мучитель, и учитель, и отец, жалкой жизни расточитель, смерти маленький светец. И в сияющем потоке ходят рыбы вниз лицом, и лежит в сырой осоке уж, свернувшийся кольцом. ### Пространство выгнуто, как парус, - везде закон его таков, и составляют верхний ярус большие лица мотыльков. Покуда мы еще над бездной по пленке тоненькой скользим, своей печалью безвозмездной мы Божий мир не исказим. Жизнь, как вопрос неразрешенный, мы оставляем на потом, и дятел, разума лишенный, и рыба вод с открытым ртом похожи на ключи, из скважин торчащие, - и видно им, как человек обезображен и сыт неведеньем своим. ### Возможность включиться в двойную игру и плакать, случайно заснув на пиру в сухих испареньях чужого похмелья, использует плоть. Из ее подземелья выходят косматые звери гуськом - кто в шерсти на лапах, а кто босиком, кто в стоптанных туфлях на босую ногу, кто воет - иао, иэо, ио, кто песни поёт, но страшнее всего, когда они стадом приходят к порогу и пробуют хлеба вкусить твоего. Не здесь, не сегодня, а в жизни иной возможно ли игры вести с Сатаной и слушать, как служится черная месса, но знаменьем крестным себя оградить, из тес га ржаного крутого замеса испечь каравай и ребенка родить, следить, как охотник за рыбою в море плывет с деревянной острогой в руке, как вещи нуждаются в твердой опоре, как тягостно в радости, весело в горе, как близится смерть в шутовском колпаке, надетом на лысую голову. Кто там, увидев ее, покрывается потом и пачкает руки в небесной муке? ### Сделай мне отвар из болотных трав, мой опасен дар, мой язык лукав, мозг как грецкий орех, морщинист Вот листва олив серебрит залив, и стоит пророк на гope Хорив, улетает сокол, но черный гриф сердце выклюет, печень выест. У горы Хорив слышен веток хруст, здесь душа горит, как терновый куст, пахнет ладаном можжевельник. Из среды огня говорит Господь, изнутри душа выжигает плоть, но собрать зерно и в муку смолоть не сумеет безумный мельник. Плоть - увы - ослабла, но дух окреп. Помнишь, с неба ангельский падал хлеб и на солнце блестел, как иней? Человек, влекущийся в дом костей, делит жизнь живую на сто частей, пьет вино и плачет, растит детей, Аравийской бредя пустыней. Берегись обмана и ложь развей. Зарождает манна в себе червей. И, в бесплотном огне сгори я, - ты на вольной воле услышишь звук: «Бойся зла как боли и адских мук, видишь - зерна соли из Божьих рук для Младенца берет Мария?» ### По полянам, опушкам и просекам мчатся быстро, как свет или звук, белый чайник с отколотым носиком и резной деревянный сундук. Не любовь ли живому мерещится, как мерещшся мертвому яд? Чаи в фарфоровом чайнике плещется, в тесном ящике кости гремят Ты, по полю шагающий минному, как по памяти временной, - вспять, видишь - хочется зверю невинному на колени дрожащие встать? И словами соря бесполезными, неживым языком шевелить «Друг для друга мы сделались безднами, чтобы плакать и Бога хвалить». Желтый колос, пшеницей беременный, как хранящая тайну скрижаль Нашей жизни, убогой и временной, мне сейчас почему-то не жаль Тела бедного улицы шумные, в нем текущая кровь и вода, речи страстные, вещи безумные, никогда, - говорю, - никогда... ### Внезапно, как груз на подвижных весах, застыли орлы высоко в небесах, умолкли кукушки в ветвях шелковицы, стрижи, зимородки и прочие птицы. И воздух горяч, и разрежен, и сух, внезапно сгустился и стал неподвижен, и стадо, с которым скитался пастух, застыло вдали от приземистых хижин. И те, кто вкушал, - не вкушали еды, кто пил, - те не пили студеной воды: вода не лилась из большого кувшина. В листве неподвижной стояла крушина у входа в пещеру, где каменный свод был неким подобьем небесного свода, а та, что в пещере лежала, живот руками сжимала. Иосиф у входа стоял, сокрушенный, как дерева ствол. Но вдруг замычал утомившийся вол, и сразу пещера наполнилась светом - младенец родился. Услышав об этом, Иосиф заплакал. С его головы упала повязка. Он взял, цепенея, младенца... Дары собирали волхвы. В святую пещеру вошла Саломея. ### Бог молитвы наши слышит, по камням вода бежит, кто не пышет и не дышит, в сухом дереве лежит? Скачет дождь по листьям палым, сбил свои копыта в кровь, под лоскутным одеялом, как огонь, горит любовь. Кто, надев наряд сиротский, от воды спасает твердь? Кто потушит пламень плотский9 - Или время, или смерть. Скачут, скачут, скачут кони, скачут кони по граве. Приложи свои ладони к исхудавшей голове. Помнишь рай тебе достался, рос дождя прозрачный лес, огневидный аш ел мчался, жил в земле рогатый бес. Но настала жизнь вторая, а за ней еще одна. Рыбы изгнаны из рая и плывут, касаясь дна. А куда плывут? Куда-то, вдоль извилистой реки, и сухим огнем объяты их большие плавники. МУРАВЬИ 1. Среди жалких растений двудольных ангел крылья расправит свои, увидав, как в домах треугольных деловито снуют муравьи. Нет для тела льняного покрова, мелок дождь, как рассыпанный мак, а иссохшую мумию слова положили в пустой саркофаг. Жизнь похожа на вечное бегство, и себя вопрошает язык: «Кто в воде, сохраняющей девство, отражает измученный лик? Кто безумное прошлое судит, второпях не поняв одного: если времени больше не будет, будет слово на месте его?» Жало плоти впивается в душу, изнутри разрушается дух, муравьи выползают на сушу совершенствовать зренье и слух. Ангел времени ранен навылет. Всех, кто память об этом хранит, ждет повальное бегство в Египет к треугольным домам пирамид. Нет у смертного о опыта смерти. Этот опыт имея в виду, копошатся, как мелкие черти, муравьи в муравьином аду. 2 Человек, бредущий на работу с муравьем в косматой бороде, платит по невидимому счету ветру, людям, листьям и воде. Рот его зажат монетой медной, вьегся овод около виска, распластавшись над водою бледной, ветер вьет веревки из песка. Ничего-то я не слышу, кроме звука эль, герзающего слух, а в долине Бен-Хинном на троне восседает повелитель мух. Насекомых маленькие лица спрятаны меж крыльев от меня, век проходит, и работа длится мух, червей и вечного огня. Ангел, светом осиянный горним, прячет слезы в жестких складках век. Наши страсти вырывает с корнем в Бен-Хинном бредущий человек. На костях его висит рубаха, он никто уже и он нигде, но сидит зажмурившись от страха, муравей в косматой бороде ### Сдав прошение на выезд, ждешь от ангелов вестей Сладкий пламень тело выест и обгложет до костей. Долго вести ждать придется - не утоптан неба наст Смерть твоя в земле найдется, руку тонкую подаст. А нужна гакая малость - жизнь с горчичное зерно, только бедность только жалость, Только времени вино. Но несется, как в угаре, в обнаженных небесах заключенный в тесном шаре с черной розой в волосах. ### Слова слетают с кончика пера, растут, как муравьиная гора, галдят, друг с другом затевают шашни. Смотри на небо, где снуют стрижи и ласточки считают этажи еще растущей Вавилонской башни. Ты видишь ли, как молод мир и горд? Илья-пророк берет грозы аккорд, но отвечает сдержанно и хмуро сияющих небес клавиатура. Все позади. Пора, мой друг, пора под визг пилы, под звуки топора пускаться в путь, чтобы уйти оттуда, где жизнь, как марля, начала сквозить и где никак нельзя вообразить размеры совершившегося чуда. Пора, мой друг. Иди навстречу мне по воздуху, по сгорбленной спине земли, по неживому океану... Вот ангел в небе носит кирпичи, в сырой земле копаются грачи и бередят ее сквозную рану. ### С.П.С. Скрывается в имени некий изъян и прячется корень его приворотный, и мы собираем ползучий тимьян, чабрец, череду и багульник болотный. Вдовица смеется и плачет бобыль, и ангел следит за Марией и Анной, летает по саду цветочная пыль - не вещь и не тело, а дух безымянный. Кто нас пожалеет, поймет и простит, и к празднику зелье любовное сварит - Святая Люция ли нас навестит, Святой ли Стефан тебе птицу подарит? Но странное имя приходит на ум, в нем спит драгоценного смысла награда, пока укрывается птичий колдун в прохладной листве Гефсиманского сада. И каждая жизнь произносится вслух и прячется, высшему смыслу покорна. Пришло Рождество. Деревянный петух клюет под окном кукурузные зерна. ЧАСЫ ОСТАНОВИЛИСЬ: наверное кончился прошлый завод. Где вы ослепительных лет фейерверки7 Опять по зеркальной поверхности вод худыми ногами скользят водомерки. И время с востока на запад течет, и пруд покрывается водной чумою, небесный зоолог, скупой звездочет свой выпуклый лоб украшает чалмою. Кресты из соломы висят на окне. Чесночной головкой и хлебом и солью пытаешься ты защититься. Но мне мерещится блюдечко с пестрой фасолью, гадание с зеркалом или с крестом. стада насекомые в зарослях рдеста. Как жили мы перед Великим Постом в развалинах времени в поисках места? Надел звездочет свой волшебный халат, но звезды невидимы в сумраке мглистом. Сломались часы Жестяной циферблат, как озера берег, зарос стрелолистом. ### Все зарастет страданьем как травой. Ты будешь спать в гробу своем хрустальном, одет парчой и золотом сусальным. А я останусь бедною вдовой. И жидкость со змеиной головой вползет в тебя шурша прохладным телом. Расколото все го что было целым, и я ловлю движеньем неумелым осколки жизни брызги бытия. Но кровь ползет из раны, как змея. Играет ангел на огромной арфе, а я хочу узнать сильней всего, о чем Мария тихо шепчет Марфе, оплакивая брата своего. Шепчу «Благословенна ты в женах», молюсь и для тебя взыскую веры, и Лазарь в погребальных пеленах, закрыв лицо выходит из пещеры. ### Ты стоишь перед Всевышним - ангел, слово и число. Наливаться кровью вишням время, видимо, пришло. Пусть все будет так, как будет, без страданий и обид. Кто-то плачет, кто-го судит, к ю-го любит, кто-то спит... ### Разодрана храма завеса ни места, ни времени нет. Изгнанник из темного леса покорно выходит на свет. Нагая река серебрится, прохладно, и дождь моросит, а в небе небесная птица подобно лампаде висит. Но только распятья не видно, не слышно ни звука нигде, не страшно, не больно, не стыдно в большой отражаться воде. И складывать звучные строфы, прикрыв неживые глаза, про то, как на череп Голгофы присядет на миг стрекоза, из кокона бабочка выйдет, как света сияющий сноп, и обе Марии увидят навеки покинутый гpo6. ### 1. Я вырастила город как дитя, а он давал мне воздух для питанья, и мостовую, чтоб по ней ходить. Так мы, друг другу временем платя, встречались, как в романе воспитанья, - мы автору пытались угодить. 2. Кто в гнездах слов высиживал птенцов? Над головой, как росссыпь леденцов, лежали звезды в жестяной коробке. Кто сверху видел надпись «Монпансье», и на героев собирал досье, и в полной представал экипировке, когда герою снился вещий сон? Жизнь это ткань. Кто выбирал фасон, кроил и шил, не примеряя платье? Boi сны плывут, как рыбы из глубин, в одной из них скрывайся рубин в глухом кольце, похожем на объятье. 3. А город спит, рифмуя имена большой горы и улицы Валовой. Сухим бельем завешаны дворы, как снегом. Мне неясно, чья вина в том, что гора зовется Соколовой, что имени другого у горы нет и не будет. Зданий этажи вверх громоздятся по законам лжи, а к стеклам льнет отравою газетной сухая черно-белая листва. Внезапным ощущением родства с чужою жизнью поражен сосед мой. Сосед мой - плотник. Плотник и портной бывают так похожи друг на друга, что понимаю я теперь с трудом: случайно ли жаргон полублатной мне примеряет смерть, моя подруга, и в деревянном платье входит в дом? 4. Да, автор строг. Плетя сюжет, как сеть, он ловит щук, обросших длинным мохом, он вспарывает щукам животы. А там, внутри, то олово, то медь, подобно завершившимся эпохам, являют перстни дивной красоты. В пучинах автор роется морских, как будто в старых книгах поварских отыскивает редкие рецепты. А мой сосед, рубанком и пилой орудуя, снимает жизни слой, но в смерть мою своей не вносит лепты. ### Чужая жизнь как дерево растет под окнами двухкомнатной квартиры, по кругу груз ветвей расположив. Внезапно время открывает рот. Слова, как древнегреческие лиры, звучат во сне. Их звук бывает лжив. Но призраки, которые в бреду к тебе приходят, шепчут на ходу слова другие, и ломают пальцы, унизанные кольцами, и лгут, что дверь открыта, что в нее войдут не духи, а безродные скитальцы - творцы имен. Еще ничья нога здесь не ступала. Блещут жемчуга, как свет в окне, пробившийся сквозь шторки. Хранит сиянье раковины гроб, лихой ныряльщик разбивает лоб, судьбу вскрывая, как жемчужниц створки. 2. Я вырастила город на горе как некий смысл. Его клавиатуру я трогаю. Ты держишь камертон. Встречались мы на нотах «до» и «ре», природу (иль, по-гречески, натуру) используя, чтоб выбрать нужный тон. Листая фолиант земель и вод, мы сделали обратный перевод, слова и звуки превратив в предметы. Язык вещей понятен только там, где тень за телом ходит по пятам, как Эвридика. Скроешься во тьме ты. 3. Нырни на дно под пение сирен, ищи осколки бедного Нарцисса, стоящего на волжском берегу Со сцен театров, с цирковых арен, теряя роли, жизнь бежит как крыса, но тонущий корабль я не могу изобразить: есть у меня кремень, но нет кресала. Тот корабль - тень, отброшенная Ноевым ковчегом, его изображением в воде, в реке времен. Река течет везде, не одевая волн ни льдом, ни снегом. 4. Любой из смертных есть Орфей в аду: посмотрит он хотя бы раз в году на тень свою, худую Эвридику. И, как Орфей, у мира на виду у входа в ад я бережно кладу из крови сотворенную гвоздику. ### Рассеян смысл необъяснимый в наборе букв от «А» до «Я», и ты, рождением теснимый из темных сфер небытия, в пространство прорастаешь плотью, меняешь времени состав, и крестит прошлое щепотью тебя, на цыпочки привстав. И ты, дитя мое, звучанье, моя горчайшая строка, лишь ты узнаешь, что молчанье хранится в недрах языка, что в безъязыком подземелье, в подвалах брани площадной любовное таится зелье, доступное тебе одной. Впитай навеки телом жадным короткую земную страсть - ее и смыслом беспощадным не уничтожить, не украсть, не поместить в пустое чрево, не оболгать, не укротить, но в день молчания и гнева в живое слово превратить. ### Есть странный пыл, есть пламень жгущий, есть некий жар, от тел идущий, он над душой имеет власть. Огонь, как пес с открытой пастью, так хочет к узкому запястью губами сладкими припасть. Ты умысел скрываешь тайный. Летучий ангел, гость случайный, опять пришлет к тебе гонцов. Он слово тихое уронит, пока душа твоя хоронит своих домашних мертвецов. О чем ты говоришь? О многом. О том, что сотворенный Богом, сверкает воздух, как алмаз, с высоких гор струятся воды, о тайной степени свободы, навек соединившей нас... ### Минуло время, когда фиолетовый газ в воздухе брошенном цвел, как большая фиалка. Солнце садилось и зеркало прятало нас. Стены задела огромная тень катафалка. Снова на нитке болтается красный сургуч, бедные вещи грехом занимаются свальным. Как ты войдешь, если тело закрыто на ключ, если глагол в наклонеиьи стоит ирреальном? Жизнь продолжается. Куплен обратный билет. Стража ведет Иисуса на встречу с Пилатом. Видишь: отчетливо времени явлен скелет - он ограничен огромным, как мир, циферблатом. ### 1. В речке прозрачной вода убывает, явным становится духа раскол. Молится кто-то, а кто-то вбивает в мерзлую землю осиновый кол. 2. Многое нами получено даром. Любишь ли ты, повелитель и царь, бренную плоть, исходящую жаром, - в смуглых ладонях лежащий янтарь? 3. Мертвые ели ведут к аналою еле заметные тени берез. В воздухе пахнет еловой смолою. Нас этот запах доводит до слез. 4. Грубо разодрана неба завеса. И, засоряя пространство, хранит душный Египет соснового леса черную хвою своих пирамид. 5. Кто там стучит в деревянную крышку, шепчет о смерти на ухо стрижу? Я умерла. Я ни слова не слышу и никому ничего не скажу. ### Все, за что нам воздается сторицею, при рожденьи чревато виной. Страсть становится черною птицею, начинает кружить надо мной. Нам любовь, словно истина, вверена. Все ли истины в мире просты? Из сухого кленового дерева плотник учится строить кресты. Если в озере рыба не ловится, то бредут на восток рыбаки, а разбойник к разбою готовится, точит нож на песке у реки. Он в добычу бегущую целится, но не в глаз попадает, а в бровь - и лежит человек, не шевелится, только льется невинная кровь. Любит жизнь убивать да насиловать, но во всем заставляет винить тех, кто волен казнить или миловать - неизбежную казнь отменить - жаль разбойника бедного - кто ж его пожалеет, поймет и простит? Убоявшийся имени Божьего как сухая трава шелестит. Месяц встал над готическим ельником, и поверх цепенеющих вод с мудрецом и голландским отшельником водит истина свой хоровод Я в лицо загляну ей, но выстою, и тебя попытаюсь спасти, драгоценную хвою смолистую зажимая в горячей горсти. ### Ах, какой мне водою умыться? У колодца стоят журавли. Полукруглые козьи копытца выступают, как кровь, из земли. Сунешь палец в отверстие ада - шерстью он обрастет, как травой. Так не трогай, сестрица, не надо хлеба смерти, страстей и разлада с запеченной внутри головой. ### Есть много разных птиц. Вот гриф. Он словно граф, сидит на мертвеце и вертит шеей голой. Но страшен нам отказ от воробьиных прав, от веры, что душа, нагую плоть поправ, как иволга, лечит меж арфой и виолой. А месяц в вышине оскалил желтый клык и смотрит на меня, внимательный и дерзкий. Один нам дан закон, один вменен язык, как некогда сказал китаец кенигсбергский. На греческих холмах пасгух пасет овец, как хворый человек, суставом хрустнет ветка. Но землю не грызет живущий в ней землец - ни голый червь, ни крот, ни хитрая медведка. Куплю себе вина и позову гостей, покуда мертв еще сладчайший Гвиницелли. Да не нарушит звук покой его костей! Спасаюсь, как могу, от сжатых челюстей, от трепета в груди, от судороги в теле. Ни звука о любви - ведь нет надежных средств, чтоб слово и предмет не потеряли сходства. Что вещество греха? Еда простых существ, спасающих себя от похоти господства ### Прислушиваться к Звездам я устала, но слышу то, что мне диктует Бог. И мир в моей транскрипции неплох, однако человеку не пристало знать, что давно ослеп он и оглох. Эдем заполонил чертополох. Я глажу грань воздушного кристалла и вижу: пес выкусывает блох, он знает - скоро день настанет Судный. И я сама, как этот пес приблудный, в репьях грехов, грызу седую шерсть. Блудница я, и ангел, и калека. Зачем ты, Боже, сделал человека, взяв от земли одну сухую персть? ### Вот человек двоящейся природы стоит и ловит свет двойной звезды. Вокруг него летают птиц уроды, сороки птиц и певчих птиц дрозды. А вдоль него летят красавиц птицы, но он поймать не может их нигде. Идут часы, как девы, круглолицы, и дни плывут кругами по воде. А смерть по свету бродит без охраны и иногда заходит в те места, где вновь Фома персты влагает в раны семь дней назад распятого Христа. ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ 1. Два ангела на кончике иглы, два паука, прядущих паутину, два повода обшаривать углы, чтоб исказить знакомую картину: паук по стенке пятится, как рак, сверчок, как конь, готов копытом цокать... Ночь - это дверь, ведущая во мрак, где ангел тьмы отводит голый локоть. Смерть - это мир, где Божий свет потух, где царь кладе! под голову булыжник и где в реторту заключает дух на дьявола похожий чернокнижник. Как мне сказать, что стала кровь тесна моей душе, что ангелы разлуки из бедной плоти вынут жало сна, чтобы ее освободить от муки? 2. там бродит призрак - девочка в чепце. Я вижу плоть, похожую на скрипку, и на безумном маленьком лице полугримасу и полуулыбку. Хоть спи, хоть плачь, хоть лоб себе разбей - не говорит, не слушает, не внемлет, а за окном в сырой среде ветвей древесный ангел одиноко дремлет. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА 1. Я не пойму, сновидец иль мертвец В тебе живет. Пастух пасет овец, В горах слышны глухие стоны бури, И ночью воет волк в овечьей шкуре, А небеса звериным колесом Вращаются, и воздух невесом, Покуда ты бормочешь, спишь и плачешь. А над тобой, не ведая стыда, В петле воздушной мертвая звезда Еще висит - и ты за это платишь. 2. Не знаю я, чей дух в тебе живет, Но голосом и грешным и невинным, Огнем сухим, терновником пустынным Тебя земля по имени зовет. Да, труден путь и тяжела узда Для смертных тел, и непосильно иго Закона, и небес открыта книга - В ней кровью наливается звезда, И свет ее приобретает вес, И падает, как камень у порога, - Так каждый звук немыслимых словес Летит от уст неведомого Бога. 3. Жизнь, как стакан, насыщена до дна Летучей влагой смерти. И одна Заблудшая овца, отстав от стада, Лежит в пыли Ей ничего не надо- Ни пастыря, бредущего в ночи За блеющим, мохнатым, тонкорунным Послушным стадом (тонким светом лунным Кропят друг друга сонные грачи), Ни сладких трав не надо, ни воды, Ни солнца, ни награды за труды, Ни маленького тонкого ягненка. А в воздухе позвякивают тонко Синицы, остроглазы и худы. 4. Я трижды отвергала дар небес. И вот теперь в невидимой проказе Лицо мое и тело. Розы в вазе Стоят, как алый и колючий лес. Но Бог меня опять целует в лоб - И вновь из тела рвется ангел пленный, И вижу я любви отверстый гроб, И в нем ничком лежит мертвец нетленный. И легкий нимб над головой, и свист Зовущей Бога иволги летучей, И в форме сердца сотворенный лист, И молния меж тучею и тучей - Все говорит о том, что смерти нет, Что снизу вверх восходит некий свет, Мятущийся, рассеянный и странный, Рожденный телом неживым в ответ На то, что было жизнью безымянной. 5. Кто был потерян, будет обретен. Кто потерял, тот и найдет пропажу - И тысячи воздушных веретен Весь день плетут невидимую пряжу. Кто падал так, что был не в силах встать, Кто умер и забыл слова молитвы, Кто по ночам не спал, но, словно тать, Шел на разбой с ножом острее бритвы, Кто был в аду и чья горела плоть, Кто шел путем глухим и многотрудным... За каждым смертным следует Господь, Как тень отца за бедным сыном блудным. ### Для чего нам дарованы вещие сны? Просыпаешься утром - а веки красны, только высохли горькие слезы. Жизнь моя, на блаженных твоих островах появляется смерть пораженьем в правах - и страницы божественной прозы вдруг становятся пеплом. Но кто их писал? Не беглец, не бунтарь, а смиренный вассал, верный раб своего господина. Сквозь огонь и сияние вечного сна проза жизни вовеки пребудет грустна, как глухих испытаний година. Смерть бессмертна, пока не исполнился срок, - юридический казус, тоски кувырок, механических тел клоунада. Зацветает сирень, и ее маскарад как цветение времени, знавшего ад, но нашедшего выход из ада. Пляшет шут в колпаке и факир в парике, пляшет фокусник с пламенем длинным в руке, пляшут души, лишенные плоти. Но для сущих во гробе и воздух свинцов, потому что мы гоним своих мертвецов, как зверей на незримой охоте. Одинокий пастух, потерявший овец, и утративший голос и славу певец, и пловец, и вдовец безутешный по ступеням ветвей поднимаются вверх сквозь фонтаны созвездий, сквозь их фейерверк, обжигающий, праздный и грешный. Ax, сияние жизни, томленье в груди! Ранним утром проснешься - и все позади - в небе ангел, как белая птица И, огнем уходяшие души крестя, на песке золотом золотое дитя, как вселенная в люльке, резвится. ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ 1. Проходит время. Рвутся нитки бус, И прошлое похоже на укус. Сидит китаец в комнате просторной] Задумавшись, он хлеб нерукотворный Берет в щепогь и пробует на вкус. Струится ночь, как мусульманский шелк, И, вздыбив шерсть, несется в небе волк, И звезд последних убегают трусы. Так что ж гы, друг мой, скрылся и умолк, Как женщина, рассыпавшая бусы? 2. Вполглаза смотрим, слушаем вполуха, Храним молчанье, время бережем. Но отрок, вскрывший раковину слуха неосторожным словом, как ножом, внутрь заглянул, где так темно и узко, где скрыто тело бедного моллюска, - и превратился отрок в старика произошла во времени утруска, иссякла жизнь и расстегнулась блузка, и волос из седого парика, надетого на голову подростка, упал на узкий лацкан пиджака и там лежит. Лежать ему не жестко, но и не мягко. С мертвой головы не страшно падать волосу - увы. 3. Вот зеркало, раскрыв щербатый рот, глотает тех, кто пробегает мимо. Вот времея, сделав полный оборот Вокруг своей оси, неумолимо вращается. Вот мальчик у ворот стоит, и смотрит на прозрачный шар, и думает, что он еще не стар - он не утратил зрения и слуха. А рядом смотрит в зеркало старуха - жена его, и частым гребешком расчесывает волосы. Пешком по небу ходят ангелы и птицы, а мир разъят на мелкие частицы. Пусть ворон в клюве воду принесет и странника убитого спасет. Мне страшно видеть ворона в полете - зачем он старой головой трясет, когда подобна жизнь разъятой плоти? 4. С земли на небо дождь соленый льется. Молчит кривое зеркало, смеется, Беззубо скалит зубы голова, живущая на небе, словно в ссылке. - Там нет волос, растущих, как трава, на темени, висках и на затылке. Зачем ты ходишь, словно тень, за мной? Таится время за моей спиной, похожее на ангельские крылья. Мы на земле, томясь своей виной, верны законам страха и насилья. Как ни кропи нас мертвою водой, но некий волос, тонкий и седой, останется на чьей-нибудь одежде. Тела людей за облачной грядой уже совсем не таковы, как прежде. 5. Да, в наших снах бывают щели, в ад ведущие; там в пламени и дыме витают души; там лжецов парад не виден нам, но пальцами худыми они терзают головы свои, от мук нездешних ставшие седыми. Летят лжецов пчелиные рои к пчелиной матке, к своему раввину. Но мертв их дом, закрытый на засов. Скажи, мой друг, зачем ты у часов песочных перерезал пуповину? 6. И вы, нагие души, почему не гоните страданье, как чуму, из загрязненных водоемов пьете, мутите воду падшим языком, хотя деревья шествием икон становятся, и ветхий наш закон мы совлекаем с драгоценной плоти? 7. Прости мне, Боже, я не поняла, зачем в котлах еще кипит смола, зачем тела, оставленные нами, летят наверх, минуя облака, и в огненной природе языка мы прозреваем собственное пламя. 8. Как женщине, рассыпавшей песок, ее грехи прощаются, так птица по воздуху летит наискосок и льется с неба сладкая водица; переступает с пятки на носок усталый аист; и дитя родиться должно. И слышен детский голосок. Ребенку скоро имя пригодится, Илья-пророк отыщет гроз басы - и грянет гром, как старенькая пушка, и в вечности песочные часы останутся, как детская игрушка. ### Пока душа еще жива и плачет перед образами, любовь, как щучья голова, блестит зелеными глазами. Огнеопасный Гераклит стоит в шкафу на верхней полке, и небеса на остров Крит роняют звездные иголки. И ты сквозь шум и звон в ушах боишься рев услышать бычий - а щука в черных камышах следит за юркою добычей. Скрипит безумный коростель, бормочет, головой кивая, о том, что в теплую постель с быком ложится Пасифая. И страсть, как дерево о двух стволах растет, подобно лавру, - и вот уже не плоть, а дух приносят в жертву Минотавру.' Но прежде чем судьбу винить, следи внимательно и жадно, как щук на шелковую нить ловить умеет Ариадна, и все, что в кровь въедалось мне, бесстыдно хлещет из артерий, и, как младенец, на.спине лежит поверженный Астерий. ### 1. Здесь часто плачут; здесь на Рождество большие сосны ставят в крестовины; в горах живут священники; раввины приходят раз в году на торжество к реке, текущей по лицу равнины сияющим потоком пресных слез, здесь сковывает прошлое мороз. Здесь свет с небес раздвоен и лукав. С ним говорят на разных языках в пустынных храмах восковые свечи, здесь белый снег, обняв тебя за плечи, меня за левый трогает рукав. Не жаль ему великолепных звезд, из влаги неба сделанных кристаллов - я вижу их роение и рост в словах любви, великих или малых. И вновь закат несет вино с небес тем, кто внезапно умер и воскрес, - камням, деревьям, детям, иноверцам... И человек стоит один, как лес, прижавшись к миру поврежденным сердцем. 2. Так ты живешь. Среди твоей родни слова любви, предметы, птицы, звери. То там, то здесь в домах горят огни, дымятся шторы, вспыхивают двери. И дети плачут и несут в руках гранатовые яблоки, и в прах их души превращаются до срока. Горят в земле сухие корни дрока, чтоб листья тоже знали Божий страх. 3. И там, в земле, дрожит небесный свод На лица мертвых падают светила, и каждый гроб напоминает плот, плывущий вспять поверх подземных вод. И, чтобы места всякому хватило, перед святым причастьем мертвецы крестообразно складывают руки, но мы - калеки, карлики, слепцы - приносим им предметы нашей муки, их угощаем крошками мацы! 4 Да, в каждом встречном прячется Господь - так в шуме волн скрывается соната. Да, я по миру расточаю плоть, мое вино имеет вкус граната Да, сок течет из виноградных лоз, глаза созвездий точат струи слез, да, я от света горнего ослепла, да, плачу я, и цвет моих волос увенчан нимбом из золы и пепла. 5 В Европе сухо В Азии метель, в Америке созрела шелковица, и Beniaei, как встарь, отроковица на елку мишуру и канитель. И плачет ель рождественской смолой, прекрасен крест ее, как аналой, сияет ель подобьем вечной книги, в которой нет начала и конца. Она стоит - и тень ее лица снимает с нас воздушные вериги. 6. Куда ты скрылся, свет моих очей? ты ищешь не врачей, а палачей, из рук увечных принимаешь кубок. Уже секира при корнях дерев лежит, и, предваряя Божий гнев, растет из почвы дерева обрубок. 7. А снег идет. Невидимой рукой мороз деревьям раздает короны. Пространство между лесом и рекой заполнили хрустальные колонны. Забудь о прошлом, двери отвори чужому стуку, дыму и безлюдью, чтоб в дом влетели стаей снегири - чужие дети с поврежденной грудью. Зачем их Бог в ключицы целовал, благословлял, два имени давал, звал четверых Надеждой и Любовью - ведь ты, безумный, гибель им ковал, крушил сердца и руки пачкал кровью? Где ель напоминает олеандр? Где скрылись птицы Геро и Леандр? Куда ушла любовь моя и сколько ты жил, великолепный Александр, ТЫ, царь Борис, и ты, святая Ольга? Ольха растет и Волга говорит, в горах из камня высечен Давид. Внезапно смерть меняет освещенье - и снег похож на свежую листву. Но ты рожден уже, - и Рождеству по-прежнему предшествует Крещенье. 8. Елшанка. Поливановка. Увек. В Елшанке ели источают ладан. Роняет кровь и слезы человек, который жив, но словом не угадан. Возьму я догоревшую свечу, чтоб каждый знал - я плачу и плачу за то, что свет подобен свежей ране. На Волге лед растит свои горбы, а в городе дощатые гробы отверзли поврежденные гортани. 9. Бредет к реке измученный народ. Мороз молчит и сковывает рот монголам, грекам, туркам, печенегам. Но вот обильем Иорданских вод блестит река под белым русским снегом. И напрягает зрение и слух Адам, уставший от работ поденных, чтоб снизошли вода, огонь и дух на всех живых, убитых, нерожденных. Тяжелый лед влачит река времен, но страшно ей от боли расколоться - и я одна под сенью двух имен стою, как самарянка у колодца. # # #