Александр Сопровский. Стихи из книги «74»

ЧАСТЬ I. КАМЕННЫЕ НОТЫ

17 января — 18 апреля

* * *

Когда-нибудь, верша итог делам,
Как бы случайно, в скобках или сноской,
Я возвращусь в первоначальный хлам,
Зовущийся окраиной московской.
Любой пустырь от давешних времен
Мне здесь знаком на радость и на горе,
А чья вина? Я не был здесь рожден —
Но и страна не рождена в позоре.
Никто, как я, не ведал жизни той,
Где от весны к весне, от даты к дате
Такой понурой, бережной тоской
Озерца луж исходят на закате,
И все, что мне привиделось потом —
Пророки, чудотворцы и поэты —
Все взращено прекрасным пустырем,
Раскинувшимся за моим двором,
Под грохот железнодорожной Леты,
Где перегаром пахло из канав,
Ночами пьяных укрывал овражек —
И брезжило на трезвых лицах вражьих
Осуществленье смехотворных прав.

Нас нет совсем. Мы вымерли почти.
Мы выжили, мы выросли врагами,
Прокладывая ощупью пути
На родину, что стонет позади,
Мерцая, как звезда за облаками, —
Пока не хлынет царственное пламя,
Чтоб белый свет прикончить и спасти.

9 марта

Бессонный воздух

1

Облака сияли красновато,
Ночь кругами двигалась к Москве,
И летели птицы от заката
К темной и замерзшей синеве.
Нет конца рассыпавшимся стаям,
Гулче взмахи крыльев над Кремлем,
И разлегся город за мостами —
Взмах крыла, и город под крылом.
И дрожат над стынущею башней,
Над стеной расщелин и бойниц,
Слышишь — год ушедший, день вчерашний,
Нынешний в дрожащей туче птиц.
Прошлое торжественней и строже,
Мы припомним действие потом
Беспричинных вспышек этой дрожи
В воздухе промерзшем и литом.
Мы припомним начинанья года,
Мы сравним предчувствия с бедой,
Ночь идет. Хорошая погода.
Птичья суетливая свобода,
Черный шум над камнем и водой.

17-20 января

2

Тебе, тебе, за тридевять земель,
За долгий город сентября и марта,
За сеть дождей, фонарный тусклый хмель,
За вешний почерк темного азарта,
Гремящего, как лифт. — Перебери
Все улицы, все месяцы, все встречи, —
Все в целости до нынешней зари,
Прошедшее не оставляет трещин, —
За полпроспекта, рядом, в двух шагах,
За расстоянье, малое до боли,
За лестничный пролет, за звонкий страх,
Нельзя! — Покуда ночь не побороли,
Сиял пустырь о дворницких кострах,
Меня рассвет баюкал на руках
И был изогнут судною трубою, —
Густая синь с багровою каймой, —
И я стоял почти перед тобою,
Запретный дом стоял передо мной,
Твое окно отчаянно горело,
Летели искр отточенные стрелы
В рассвет костровый, судный, ледяной,
В январский город за моей спиной.

23-27 января

3

Течёт безостановочно февраль,
Разлит по миру пасмурной водицей,
Полночи можно всматриваться вдаль,
И зрение в итоге пригодится.
От зябких луж, потухших фонарей
Не отрывай напрягшегося глаза.
Когда еще почувствуешь острей
Начало неприметного экстаза —
Идет пора рассвета... Напряглось
Накрапыванье, как дыханье ночи,
По всей земле, для городов и вотчин
Остановилось время у обочин
И обнажилось, как земная ось.

8 февраля

4. Колыбельная

Зимней ночью за окном
Нет и памяти о звездах,
Мятый снег, уснувший дом,
Над асфальтом рыхлый воздух
Спит недвижным талым сном...

Серый космос в отдаленьи,
Баю-баюшки-баю,
Бьют пьянчужку в отделеньи,
Так и эдак, мать твою,
Позабудь о пробужденьи...

Между тем и этим днем
Нам дается перемена
Легким пьяным забытьём,
От Адамова колена,
А закончится судом...

Так рассвет далекий пел нам,
Да хранится на века
Тихий посвист колыбельный,
Суета черновика,
Сон о воле беспредельной...

12 февраля

* * *

С. Гандлевскому

Передо мной пуста бумага,
Вина три литра на столе,
Товарищ спит, забвенье благо
Средь оттепели в феврале.
Придут весенние тревоги,
Уже недолго, не спеши,
Еще устать успеют ноги
От резких выходок души.
Но вот исписана страница,
Слова особые горят,
Через мгновенье прояснится
Сплошной и страстный звукоряд.
С утра и до седьмого пота
В гортани воздух, кровь в груди,
И только светлая работа
Устало брезжит впереди.

8 февраля — 2 марта

Романтическая поэма

Весенний воздух рыхл и влажен,
И с первых мартовских недель
Летит наружу шаткий хмель
Из лавки с винами в продаже,
Там пол окурками изгажен,
В весеннем пребывая раже
Толкутся шумно алкаши, —
Простор и воля для души, —
Там дом тяжел, многоэтажен,
Весь перекресток придавил,
И куча темных заправил
Галдит в невольном эпатаже,
Сам ветер их благословил...
И будто выбившись из сил,
Жара весеннего заката
На Патриаршие пруды
Спустилась снова, как когда-то,
С прожженной солнцем высоты.
Туда уже стремится кто-то,
В лучи упрятавши лицо,
Пред ним бульварное кольцо,
Как предзакатный круг почета.
Бесцельный отдых и тоска
Бесстыдной ведьмой и колдуньей
Его влекут издалека
В аллею вздохов и раздумий.
Представим душу на позор —
Он забулдыга и позер,
Ему весной болтать и бегать
Ребячьим роком суждено,
Хлестать паршивое вино,
У собутыльников обедать, —
Почти что я, но все равно,
Не о себе хочу поведать,
Тот образ вымышлен давно.
Курил поганый «Беломор»,
Икал и кашлял до блевоты,
Бежал бессмысленной работы,
Желая видеть жизнь в упор,
Подчас ходил грузить ночами,
И если приходилось вам
В пакгаузах ворочать хлам,
То, верно, вы его встречали.
Он спал в подъезде. На заре
Со скрипом снег ночной сгребали,
Все это рухнуло в провале
Усталой памяти. Едва ли
Какие сутки в январе
Ему запомнились. Играли
Все время дети во дворе.
Покуда снег летел за ворот, —
Объят бездействием и сном,
От предчердачья был развернут
Недвижный город за окном.
И лишь фонарные метели
Над этой нежитью летели
От переулка до небес,
Слепых и пасмурных, тяжелых,
И вечерами в душу лез
Любой необъяснимый шорох,
И в мутной горней желтизне
Вершилась боль рожденья снега,
И можно было по весне
Томится в жестком полусне,
Как по возможности побега
Томится жалкий арестант, —
Но это глупо. День настал,
Снег отвердел, набух, устал,
Сугробы, треснув, дали течи,
Настали ветры, и дожди,
И неожиданные встречи,
Их будет много впереди!
И вот, описанной походкой
Спеша с бульвара на бульвар,
Он распевал осипшей глоткой:
«Удар, удар, еще удар»...
И окрыленный глупой песней,
Раскрывши рот, орал, мычал,
И ничего, дурак, хоть тресни,
Вокруг себя не замечал,
А в центре вешнего пленера —
К нему направился уже
В обличьи милиционера
Судьбы бездарный протеже.
____________________

Забудем нашего героя.
У нас в столовой с двух до трех
Дают сегодня на второе
Новинку — жареный горох.
В разгар великого момента,
В определяющем году
Нельзя прожить без документа,
Не напоровшись на беду.

Январь 1971 — 28 февраля 1974

* * *

Подобно смерти — на миру красна,
Всего прекрасней и всего вреднее,
Мое призванье — ранняя весна,
И я опять склоняюсь перед нею.

Но не склоняться надобно пред ней,
Она, как дама, требует турнира,
Соперничества, загнанных коней,
И грохота, и звона на полмира.

Ее грачи — шумливые пажи,
Восторженные крикуны проталин,
Размыты снеговые рубежи,
И почерневший снег сентиментален.

И каменные ноты февраля
Звучат теплей в оттаявшем регистре,
Трубит труба, и движется земля
На крик грача, раскатистый, как выстрел.

26 февраля

Волчья кровь

1

Любимой, городу и власти,
Друзьям, проулкам и листве
Посвящено дыханье страсти,
Нерастворенной в синеве.

Все, что внутри меня кипело,
Не умещаясь вне меня,
Я обращаю то и дело
В кипение иного дня.

И мир, поделенный на горе,
Но приумноженный стократ,
Перед землей предстанет вскоре, —
Вот так созвездия горят,

Так гениальные портреты
Изобличают мир души,
Так летним зноем перегреты
Отражены в речной тиши

Ольхи сплетения, — и вот
Рождается под небом мастер,
Чтоб жить не на живот, а насмерть,
Как всякий мир иной живет.

2 марта

2

О. Мандельштаму

Волчьей крови во мне — хоть ушат подставляй,
Если вскроются вены мои,
Но тебя поманил этот лагерный рай
За порог енисейской струи.

Чтобы в люльке замолк убаюканный мир,
Но за полдень сосны и ручья
Чтобы щедро собачий украсила пир
Настоящая, волчья, моя.

2-7 марта

* * *

Б. Пастернаку*

Но я-то не видал, по счастью,
Тобой усвоенных с трудом
Счастливых снов советской власти
О красном веке золотом.
Там все, кто молоды и стары,
Вкушают труд или досуг.
Там розовые комиссары
Воскресли силами наук.
Там геометрию, с цветами
Сплоченную в единый хор,
Венчает шелковое знамя
На пиках покоренных гор.
Там женщины равно красивы.
Там диалектика хитра.
Последний там поэт России
Скрипит подобием пера:
«Пускай на трупах иноверцев
Следы когтей или зубов.
Мое обглоданное сердце
Удобрит почву для хлебов.
Из серого слепого света
Шагает, здравствуя в веках,
Рабочий класс Страны Советов,
Неся убитых на руках».

14 февраля
___________
* Речь идет только о пастернаковских идеях жертвенной роли интеллигенции в революции — А. С.

4

Все те, кто ушел за простор,
Вернутся, как северный ветер.
Должно быть, я слишком хитер:
Меня не возьмут на рассвете.

Не будет конвоев и плах,
Предсмертных неряшливых строчек,
Ни праздничных белых рубах,
Ни лагеря, ни одиночек.

Ни черных рыданий родни,
Ни каторжной вечной работы.
Длинны мои мирные дни.
Я страшно живуч отчего-то.

Поэтому я додержусь
До первых порывов борея.
Не вовремя кается трус —
И трусы просрочили время.

Я знаю, в назначенный день
Протянут мне крепкие пальцы
Пришедшие с ветром скитальцы
С вестями от прежних людей.

2-7 марта

5

Это страшно, что тают сугробы,
Но слились над людскою рекой
Отголоски немыслимой злобы
И тревожный веселый покой.

И по праздничной шаткой Покровке,
По безумной ее мостовой,
Небосвод, ошалевший и робкий,
Устремляется вниз головой.

Будто в небе воздушная пьянка
Только там усмиряет разгул,
Где внизу каменеет Лубянка,
Над Москвою держа караул.

Но, разъят на звучащие камни,
На бесстрашные выходки нот,
Добрый город расшил облаками
Полотняный сырой небосвод.

И дрожащего белого света
Не вмещает весенний закат,
И видения праздничней нету,
Чем объятый полотнищем град.

7 марта

* * *

Мы вместе со снегом растаем,
Нам будет дышаться легко,
И как до границы с Китаем,
До лета сейчас далеко.

13 марта

* * *

Б. Кенжееву

В тихом голосе — прелесть отваги.
Все подписано и решено.
Будет слово стареть на бумаге,
Будет мудрым и старым оно.
Будет свод, по-старинному синий.
Будут хмурые зданья стоять.
Мы пройдем по столице России
Лет примерно через двадцать пять.
И все в том же, быть может, подпитье
Той далекой холодной весной
О неведомом нынче событье
Потолкуем мы вволю с тобой.
И жаровню закатного солнца
Запалят у Никитских ворот.
Мы с тобой надо всем посмеемся,
Наше лучшее время придет.
Наши годы пролягут, промчатся,
Как морщины и линии строк.
Нам не раз на закате прощаться
И встречаться в обещанный срок.
Чтоб тяжелое звонкое время
Омывало судьбу и строку,
Чтобы честное певчее племя
Веселилось на страшном веку.

5 апреля

* * *

И мы уйдем в лесные дали
И сгинем в луговой дали,
Чтоб птицы черные взлетали
От нераспаханной земли;
Чтоб корневища над ручьями
Плели землистые узлы —
И ветки двигались над нами,
Над смесью грунта и золы.
Но как пчелиное жужжанье,
Над городскою мостовой
Растворено воспоминанье
О нас с тобой, о нас с тобой.
Здесь самым искренним и зрячим
Слепые чувства суждены —
Но навсегда следы в горячем
Асфальте запечатлены.
И не зовите суетою
Направленную беготню
К непоправимому покою,
К последнему, лесному дню.

23-26 марта

* * *

Издыхают снега. Даже им это вовсе не к спеху.
И когда по звенящей заре прекращаются сны,
Я пою панегирик прощальному черному снегу
И гляжу в голубые тревожные очи весны.

Зиму я не любил — но теперь, на одре из асфальта
Или вспученной черной земли, проступившей едва,
Пусть послушает грустную песню веселого скальда —
И блестящие белые прежние вспомнит права.

И, наверное, смерти положено быть синеокой
И сквозь мутную красную пленку смотреть на меня,
Чтобы взглядом заполнить пространство последнего срока,
Молодою весною в ушах нестерпимо звеня.

28 февраля — 28 марта

* * *

С добрым утром! Что за сон,
Если дом многооконный,
Светло-желтый, вознесен
В синий воздух небосклона!
И меня объемлет вдруг
Маята в желаньи жадном
Протрубить в тяжелый рог
Пробужденье горожанам.
Сумасшедшие слова
Вылетают из гортани
В возбужденьи естества
Этим утром ранним-ранним.
В небе птичья чехарда,
Воробьи к окну подсели,
М-морды наглые, куда!
И до Страшного Суда
Остается две недели...
Утро первого апреля.
С добрым утром, господа!

1 апреля

Вербное воскресенье

...А в переулке в воскресенье
С церковной двери снят засов,
И синевою в шесть часов
Закат просвечивает сени.

А в синеве другой и южной
Ворота города видны,
В толпе веселой и недружной
Весною все озарены.

Как пестро рассыпались платья,
Как город солнцем был палим,
Когда Он въехал на осляти
В недобрый град Ерусалим!

Апрель, что может быть знакомей,
И вот, слегка озарены,
Фигуры светлые видны
Его и прочих на иконе.

И смертной близостью со всеми,
Кто мучим верой и тоской,
Уничтожается покой
В духовном трепетном весельи.

Апрель 1970 — 12 февраля 1974

* * *

Наивными взвизгами песни блатной
Впустую звенели года,
Мы вовсе и не расставались с тобой
И не были врозь никогда.

Блестящая темень разит чернотой —
Зрачки горячее свинца,
И нет продолженья для осени той,
Начала ей нет и конца.

И взгляд твой счастливый безвыходно нем,
И руки скользят в забытье,
Поэтому я никогда и ни с кем
Не дрался за ложе твое.

10 марта

* * *

Под закрытыми веками белый туман.
За окном расцветает туман голубой.
Я готов за отчаянный честный обман
До утра на коленях стоять пред тобой

Ты проснешься позднее, к окну подойдешь,
В корабельном волненье земля поплывет,
И рассвет унесет твою светлую ложь
Над дрожащею хлябью асфальтовых вод...

Ты глядишь на троллейбус в сети лучевой,
Скоро встретимся, я тебе все объясню,
Уже слышу я голос взволнованный твой,
Затевая с кофейником белым возню.

Я под ребрами сердце мое тороплю,
Я тянусь из-под крыши к слепому лучу,
И тебя темноглазой любовью люблю,
И в зрачках твоих — слышишь? — исчезнуть хочу.

7-14 апреля

* * *

Я слишком долго ждал, я верил и не верил,
Но поутру судьба нацелилась в упор,
Покуда не скрипят вертящиеся двери —
И слышится лишь твой со мною разговор.

И снова на заре простуженные речи,
И как невесть когда пролегший в сердце шрам,
Сквозь сеть твоих волос, спадающих на плечи,
Забрезжит белизна среди высоких рам.

Какой бездонный срок вмещается в отрезок,
Пока слова звенят, пока дрожит рука.
Всем воздухом скорбя, надежда напоследок
Удерживает взгляд и слово на века.

...А дому твоему, где в лифтах, башнях, нишах
Гнилой ютится дух — бесспорно, суждена
Судьба ничьих дворцов, архитектуры нищих, —
Но беспределен вид из верхнего окна.

Так поднимись к себе, раз нам пора проститься,
И выгляни в окно, где вовсе рассвело —
И серой головой подергивает птица,
И падают лучи на черное крыло.

15-18 апреля

* * *

В. Полетаеву

Четыре года памяти чужой,
Четыре года воздуха и света,
Твоей неповторенною листвой
Дышать готово будущее лето.
И нет причин, причины для живых,
Для нас задачи требуют решенья,
А смерть свободна, как предсмертный стих,
И нет за ней таблицы умноженья.
И выхода, как выяснилось, нет,
А только черный натиск урагана,
И стон стволов, и солнечный рассвет,
И вымокшие липы утром рано.
И вот ты увидал, как во дворе
Квадрат мелком расчерчивают дети,
А ты в оконной скорчился дыре
И больше не жилец на этом свете.
Из-за черты Садового кольца,
Лишь одному тебе навеки внятный,
Примчался звук тоски невероятной,
Как будто скрип знакомого крыльца.
И ты преображаешься в молву
Подобием растаявшего снега,
А кровь твоя стекает в синеву,
В нутро перевернувшегося неба.
Вот отчего всей клеткою грудной
Теснится нескончаемое что-то —
Четыре года памяти земной,
Четыре года вечного полета.

13 марта

ЧАСТЬ II. СИНИЦА

18 апреля — 1 августа

* * *

Не в силах сном угомониться
Под медно-звонкою луной,
Сидит глазастая синица
На ветке липы молодой.

Шурует ветер в перелеске,
Кусты пронизывает дрожь,
Пескарь болтается на леске,
Лягушек скользких ищет еж.

На дачах сомкнуты ресницы,
В окошках яркий небосвод,
И в маленьком саду синице
Луна покоя не дает.

Ночами все свежей и проще,
И даже зрение ясней,
Она глядит, и видит рощу,
И что-то страшное за ней.

Туда — где веет солью влажной —
Летит щебечущая речь,
Ты на заре вспорхнешь отважно,
Чтоб море синее зажечь.

А я из племени бесхвостых,
Меня томит бескрылый страх,
Но море синее как воздух,
В моих беснуется глазах.

18-23 апреля

* * *

Под облачной упругой парусиной
Гуляет ветер, небо напрягая,
И ласточек безвольные тела
Раскачивает в воздухе весеннем.
А ты лежишь и ждешь, пока стемнеет,
И стихнет рокот смертного гулянья,
И флаги, зацепившись за балконы,
Причудливо застынут на стенах.
Но в воздухе, дрожащем, будто сердце,
Неистребимый настоящий праздник
Пройдет через бессонницу насквозь.
И черною волною карнавала
Взовьется город каждым переулком
Среди дешевых праздничных огней.

Ты знаешь, в эту ночь на перекрестке
Меня застиг единственный мой воздух,
И я в него со всех орбит сорвался,
И знаешь, этот воздух был тобой.
Когда-нибудь наступит новый день,
И с отголоском радости вчерашней,
Слегка еще скрипящей о ребро,
Я снова появлюсь перед тобою,
А ты больна, ты выглянешь в окно,
А за окном разгуливает ветер
И ласточек безвольные тела
Раскачивает в воздухе весеннем.

3-6 мая

* * *

Пока над миром майская звезда
Дрожит, сияя, в теплом лунном небе,
Твои глаза темны, как никогда,
Зато блестят печальней и яснее.

А в воздухе распространилась власть
Новорожденных запахов зеленых,
Одна печаль нам по сердцу пришлась
И теплится во взглядах воспаленных.

И между нами много раз подряд
За наши молчаливые старанья
Проскальзывает молнией разряд
Безумного взаимопониманья.

Когда-нибудь из нашего тепла
Родится свет бессмертного накала.
...Вот, смерть пришла по бренные тела
И трупами воронки закидала, —

Настанет день, забытый тишиной,
И молча мы присядем по старинке
На чьей-то кухне, стиснутой войной
В коптящем свете дачной керосинки.

4-5 мая

* * *

Чернеет ствольный ряд среди землистых луж.
Застыло на стене измученное знамя.
Я выброшен навзрыд в безветренную глушь,
В туманный мокрый свет листвы под фонарями.

Из твоего двора я шел к себе во двор.
За два бескрайних дня мы добрались до сути.
Со счастьем у меня короткий разговор:
На каждый год по дню и на день по минуте.

Любимая, прости, но эта ночь — моя.
Послушай, как скрипит пространство неустанно,
А это оттого, что в мире забытья
Деревья и туман, а воздуха не стало.

10-12 мая, 13-14 мая

* * *

Бесконечная минута,
Времени в обрез.
От заката до салюта —
Поле, воздух, лес.

Небо светлое померкло.
Город — на восток.
До начала фейерверка —
Самый малый срок,

И болотною водою
Поглощен закат.
Нависают темнотою
Волосы и взгляд.

И в соперничестве жутком
Взгляда и небес —
Крайний срок усталым шуткам,
Времени в обрез.

И дрожит трава сырая
За твоей спиной,
И взлетает даль без края
Праздничной волной,

И услышать можно даже,
Как, рождая страх,
С тихим звоном рвется пряжа
В греческих руках,

И звенят, не затихая,
Зыбкие поля.
Шепот, легкое дыханье,
Воздух и земля, —

И уже почти бесстрастно,
В пустоту скользя —
Небеса, глаза пространства,

Карие глаза.

* * *

Мне песни дальние слышны
В горячке дней разнообразных,
Меня застиг печальный праздник,
Совпавший с праздником страны.

Смогла мне жизнь наобещать
Смешенье воздуха и срама,
И нечего меня прощать,
Моя возлюбленная мама.

Поэт рождается извне.
Смешно и больно слышать это,
Но верно, где-то на луне
Живут родители поэта.

Зеленой страшною весной
Я ухожу навстречу маю, —
Когда б ты знала, что со мной,
Но я и сам того не знаю.

Ты думаешь, я сам не свой,
А для меня, по всем приметам
Запахло летом и судьбой,
Безветренным, тяжёлым летом...

* * *

Я опять возвращаюсь к тебе,
О мое темноглазое горе.
Не сыскать мою душу теперь
На испытанном дважды просторе.

Я поставил на воздух сырой.
Беспредельна последняя вера.
Скоро, кажется, над головой
Не найдется ни крыши, ни ветра.

Что случится со мной — поделом.
Ветер, праздник, любовь и свобода, —
Между старым и новым числом —
Полтора неразборчивых года.

На заре сплошняком облака,
Как судьба, холодны и отпеты,
И плачу без зазренья пока
Пораженьем за вечер Победы.

10-12 мая

* * *

За летящей назад мостовой
Небо звонким металлом богато,
И звенит над тяжелой землей
Осиянное буйство заката.

Там кипят облака и лучи
Ярко-серого грозного цвета,
И воздушные плещут ключи
Прямо в землю обилием света.

Я не знаю, видала ли ты,
И не знаю, видать ли оттуда
Металлической красоты
Нестерпимое майское чудо.

Я спокоен, незрим и далек,
Чтобы дни поскорее летели,
Чтобы музыкой стал потолок
Над твоею больничной постелью.

13-14 мая

* * *

Лови последний воздух мая,
Как будто мяч из дивных рук,
Ежесекундно вспоминая
Улыбку, страсть или испуг.
Вослед заботам и веселью,
Вослед тоске текущих дней
Несется прошлое со всею
Неотвратимостью своей.
Взбесится стрелка часовая,
Взорвется воздух голубой,
Где сам себя не узнавая,
Я был как раз самим собой.
Смотри — на травяное ложе
Зеленый плюхается снег.
Заложник вечности не может
Во временной поверить бег.
Пойми, душа — воспоминанье,
Я озираюсь на бегу
И надо всеми временами
Разлуку нашу берегу.

18-20 мая

* * *

Боже, как душа нетерпелива, —
И от потолка до потолка
Душная горячка сквозняка,
Очереди говор сиротливый,
Зябкое, вокзальное тепло, —
Что теперь еще случится с нами?
...Четырьмя дрожащими нулями
Полночь засветилась на табло.

Ты вдали приподнимаешь руку
И подносишь к заспанным глазам, —
Растворяя сумрачный вокзал,
Зрение пронизало разлуку.
Некуда мне деться от тебя,
Городская, звездная, лесная, —
Кто же мне докажет, что сознанье
Не определяет бытия?

От простора по родные стены
За лето покоя не найти,
Духота да ливни на пути,
Хлынет август звездами измены,
Рассмеется в низких небесах,
Тучами откликнется далече, —
А еще страшнее будут встречи...
...Первая минута на часах.

Завтра мы увидимся с тобой,
Вот оно, минута как настало —
На часах Казанского вокзала,
На курантах площади любой...
Потолки уносятся все выше,
Люди спят, не скинувши одеж...
...Будь, что будет — духота ли, дождь,
Или небо грохнется на крыши.

20 мая — 14 июня

* * *

Где зелень вскипает на камне,
Где в мае закаты страшны,
Проворные наши исканья
В беспамятство погружены,
И в бешеной зелени этой,
В верхушках листвы дождевой
Начало московского лета
Шумит над моей головой.
Ни слова о нашей потере,
Весенние бредни развей,
Покуда распахнуты двери
В дома наших добрых друзей.
Купаясь в росе и озоне,
Которым весь свет напоен,
Скворцы на зеленом газоне
Вершат по утру моцион,
И в облачной светлой водице
Взмахнув напряженным крылом,
Колеблет далекая птица
Бесплотный летучий объем.
В замедленном сонном теченье
Дождливых июньский затей —
Ни верности, ни отреченья,
Ни слова о жизни моей.

1-4 июня

* * *

Смеркалось в листьях и стволах,
Устало яблони дышали,
И ветви зябкие дрожали
В летящих наземь лепестках,
Упругий мостик над водой,
Вечерний свет на небосклоне,
Как будто прямо над душой
Сомкнулись теплые ладони.
Раскрыты наши дневники,
Почти от корки и до корки,
Как души наши дальнозорки
И до отчаянья близки.
Безвременье. Ветвистый сад.
Трава набухла лепестками,
Я пролагаю путь назад
До новой встречи между нами...
А ночь ложится тяжело
На крыши страсти и позора, —
Когда, любимая? — Не скоро,
Пока не слышно разговора
И над Москвой не рассвело.

3-5 июня

* * *

С небес упала синева,
Сплошной стеной ударив в ноги,
И разом пыльная листва
Уткнулась в желтые дороги,
На травянистый пестрый хлам
Все небо шло единым фронтом,
И растеклись по колеям
Грузовики за горизонтом...
Восполни, память, этот миг
В минуту самой страшной были —
И дальний тряский грузовик,
И светлый столб небесной пыли.

10 июня

* * *

Словно спину шомполами,
Душу пачкает в крови
Земляной озноб желанья,
Шелестение травы,
Полный взглядами твоими
Отраженный небосклон
И единственное имя
Без ласкательных имен.
Но в гортани меркнет слово,
И уже над пустотой
Эта кровь застыть готова
Темной коркою сухой.
Оттого и рвусь я страстно
К океану на восток,
Чтоб давление пространства
Разогнало кровоток.
Чтоб рыбачьим небосводом
Отражалась глубина,
Где единственным исходом
Карей памяти волна.

2-3 июля

* * *

Колёсный звон к дорожной славе вящей,
Ровнее ток дыхания в груди,
Блестит на солнце город уходящий,
Полощет ветер рельсы впереди.
Ночные вспышки глянцевого блеска,
Сияет чистый черный небосклон,
А город мой, как огненная фреска,
Во времени недвижном сохранен.
Свидание на временном пороге
С дождливым утром в просверленной мгле, —
Взрывной волной раскиданы дороги,
Среди простора выбиты в земле.
Забыт инстинкт священного насеста,
Трамвайный контур тряски городской,
И недоверье к перемене места
Побеждено азартом и тоской.
Кто рвется прочь — еще не дезертиры,
Мы возвратимся к мысли о тепле,
И встретят нас тревожные квартиры,
Хозяйский чай и лампа на столе.

28 июня — 3 июля

Могила Мандельштама

И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.

1

Петухи закричали — но солнцу уже не взойти.
На трамвайном кольце не услышишь летучего звона.
Беспокойная полночь стоит на восточном пути,
И гортань надрывать не осталось ни сил, ни резона.

Государство назавтра отметит успех мятежа
Против властной умелости зрячего хрупкого тела,
Чтоб на сопках тонула в зеленом тумане душа,
Напоследок таежной дубовой листвой шелестела.

По могилам казненных попрятан бессмертья зарок.
Терпеливому слову дано окончанье отсрочки.
Я пройду по следам истерично зачеркнутых строк,
Чтоб добраться до чистой, еще не написанной строчки.

Над Уссури и Твидом — закон повсеместно таков —
Слово виснет туманом и вряд ли кого-то рассудит.
Петухи закричали вослед перемычке веков,
Зреет новая песня, и все-таки утра — не будет.

А на верфях шипела отрыжка японской волны,
Океан ухмылялся раствором щетинистой пасти,
И скользили по рейду суда на защиту страны,
Не сумевшей тебя защитить от восстания власти.

2

Слишком часто всуе повторял
Имена сроднившихся судьбою,
Что чужое слово потерял,
Прошлое утратил за собою,
Заплутался по пути назад —
И рассудок бестолочью занят.
Звезды в рукомойнике дрожат,
В океанской ряби исчезают.
Полон я надеждою земной,
Смертная во мне бушует сила.
Что ты, море, сделало со мной,
Для какой свободы поманило?
Я от моря звездного оглох,
И — куда как страшно нам с тобою...
Но бредут трухлявою тайгою
Макферсон, Овидий, Архилох.
Им идти уже недалеко
Зачерпнуть Аскольдовой подковой
Канувшему в грунт материковый —
Моря на игольное ушко.

3

Идти вперед, пути не выбирая.
Опасный прах отыщется потом.
А на поверку все дороги края
Тысячеверстным тянутся крестом.
Грузовики вздымают грязь ночную,
И глиняные мокрые пласты
Из-под колес, обочины минуя,
Летят на придорожные кусты.
Сама природа, в действии высоком
Бегущая предвзятости любой,
Тебе воздвигла памятники сопок
И распростерла небо над тобой.
Но где-то вправду есть тот самый камень,
Сухой травы рассыпавшийся клок,
Прорыв небес с чужими облаками
И та земля, в которую ты лег.
Червивое кощунственное ложе.
Века не просыхавший небосвод.
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.

4-27 июля

* * *

Я был богат напевами когда-то,
Осталось то, что я сумел сберечь,
Так пусть летит от моря до заката
Изгнанника обветренная речь,
Туда, к тебе, где грустно вечерами,
Где солнце москворецкое косит,
Где живо все, что было между нами
И сквозь асфальты днесь плодоносит.
От острова накатывают волны,
Кипит на солнце ветреная мгла,
Мое изгнанье слишком добровольно,
Чтоб эта воля доброю была, —
Но сутки прочь. Не нужно, вспоминая,
Вершить итог успехов и обид, —
Когда над морем музыка ночная,
Не важно, что за музыка звучит.
И вдаль летит, подхваченная кем-то...
Тяжелым поршнем движется прибой,
И лижет море кромку континента,
Давным-давно зажженное тобой.

1 августа

ЧАСТЬ III. ПРИ ОХЛАЖДЕНЬЕ БЫТИЯ

1 августа —31 декабря

* * *

Если можно за миг до смерти
Задержать остыванье рук,
Я припомню смешной испуг
От письма в голубом конверте.
Чтобы тотчас над головой
Теплый вечер расцвел яснее
В неподвижном японском небе
Светлой дымчатой синевой.

Чтобы снова все стало просто,
Чтобы почерк осилив твой,
Я глядел на высокий остров
Над просвеченною водой.
И глаза мои были зорки
В подступающей темноте,
И чернел он верхушкой сопки,
Розовея к морской черте.
И к востоку зеленовато
Было небо в вечерний час,
И несуетный свет заката
Равнодушно тревожил нас.

Я держусь в этой жизни ради
Притягательной желтизны
Затонувшей тогда луны
В тихом устье прозрачной пади.
Чтобы прежде, чем догореть,
Дань отдав расставленным точкам,
Только в душу твою смотреть,
Только черным вязаным строчкам
Поклониться и умереть.

* * *

Шуршит по сфере светлый хаос
С названьем звездного дождя,
Я в настоящем задыхаюсь,
Других времен не находя,
На землю вылупился Аргус,
Разлит по кружкам черный чай, —
Пойми, мой друг, над нами август
Раскинул яркую печаль.
Запоминай, душа слепая,
Созвездий узелковый ряд,
На нескончаемую память
Они невесело горят.
Беспрекословно и сурово,
Судьбе выносливой под стать
Осенний строй ложится в слово
За звуком звук, за пядью пядь.
Пока далеко на Востоке
Распад беснуется дотла,
Шепчу, угадывая сроки —
Еще, как видно, не пришла
Пора свидания со всеми,
Уже о бегстве помыслы мои.
Но не забуду, как полуднем чистый
Я застывал веселым символистом
На стыке троп оленя и змеи.

3

Который час? Ночных огней полно...
Судьба, судьба! Я прибыл, рад стараться...
У вечности — немытое окно
С великолепным видом на пространство.
Я воздух жму протянутой рукой,
Знакомый космос теплится у горла,
Столица наша снова за рекой
Свои огни без счета распростерла.
...Как сердце бьется — пальцев не отнять,
Любимая, как время незаметно,
Да, это я пришел к тебе опять —
За восемь тысяч смятых километров.
Сказать тебе, как вечность коротка,
Как мал клочок земли под небесами, —
Еще не из такого далека
Я возвращусь за темными глазами...
...А город притворяется, что спит,
Вздыхая всей светящеюся далью,
Очаг измены, дружбы и обид
Тайком приготовляется к свиданью.
...Мы в темной кухне рядом у окна,
О чем ты, darling? Ерунда, Бог с нею,
Любимая, ты мне была верна,
Я это докажу тебе позднее.
...Я в цельный ком души не соберу,
Лишь шаг-другой походкою понурой,
И только пальцы стынут на ветру
Над огненной ночной клавиатурой.
Бетонный пол площадки смотровой,
Да ветер над холодной мостовой,
Разгуливающийся постепенно, —
Уж клен резной под ветром изнемог...
...И отлетал за городские стены
Над безупречным пламенем измены
Предательства отравленный дымок.

4

...К рассвету ночь — а я гляжу и вижу
Зарей вечерней залитый порог.
Судьба судьбой, но несравненно выше
Неясный дар сбывающихся строк.
В такие дни бывает страшно даже
За бережное это колдовство —
Уж не стоит ли где-нибудь на страже
Предел далекий зренья моего?
В опилочных невыразимых недрах
Последний раз исчерканных страниц —
Безумие, мой отдаленный недруг.
Чужой зрачок ощеренных глазниц...
Но говорю — заздравный кубок налит,
Сентябрьский дождь — как женская слеза.
Не плачь, my darling, все еще в начале —
Надежда, осень, карие глаза.
Пускай покуда кромкой небосвода
Косит и дразнит солнечный закат.
Как далеко до окончанья года.
Как быстро эти сроки пролетят!
И все предстанет во сто крат яснее,
Когда и впрямь нас не сведет с ума
Из белого до помраченья снега —
На сотни верст горящая зима.

* * *

Ты любишь город мой, когда
По всем бульварам об ограды
Ручьями бьется череда
Сухих ошметков листопада,
Когда вдоль обжитых домов,
Плеща о крыши листовые,
Текут со всех семи холмов,
Подобно рекам, мостовые?
Для быстрых ног и страстных рук —
Прозрачный день, лишенный солнца,
Когда — гляди — толпа вокруг,
Как кровь горячая, несется,
Когда навстречу холодам
Встает, как пар, печаль земная,
Я по твоим иду следам,
Ты любишь город мой, я знаю...
При охлажденье бытия
Печаль и страсть сильны в природе,
И оттого душа твоя
Сегодня миру по погоде.
И вплавь толкается народ,
И я ступаю одиноко
От тесных Сретенских ворот
До Трубной площади широкой.

* * *

Когда погоде теплой и сухой
Пора пришла раскланиваться с нами,
Сиял октябрь кленовой желтизной,
До черноты промокнув под дождями.
И в небесах замкнув свинцовый круг,
Прогрохотав, как отходящий поезд,
Шальная осень двинулась на юг,
Перемещаясь в черноземный пояс.

А мне в столице зябнуть до поры,
В холодный дождь закутывая руки,
Где только дружбы нищие пиры —
Сторожевыми верстами разлуки.
То веселюсь, то просто нет меня.
Скользит в стакан закупленная влага.
Но до зари белеет простыня
Светлей и откровенней, чем бумага.

И с горя нарекая мастерской
Осенний космос без конца и края,
Схожу с ума — и твердою рукой
Творю пространство, время выбирая.
Чертя звезде немыслимый маршрут,
Спуская дни столетьями налево,
Я отбываю в замок Холируд
Искать руки шотландской королевы.

Из золотой сияющей листвы
Взлетая ввысь волынкой кельтской речи,
Шотландия от Дона до Москвы
Свое распределила междуречье.
И этой географии верна
Моей души двоящаяся дата:
Осенней ночи темная волна,
Печатный оттиск майского заката.

Молитва о первом снеге

...А первый снег прямым героем
В туманной северной тоске
Летит пока воздушным строем
Уже на подступах к Москве.
Молю без мелочного гнева
Над сумасшедшею страной
О нем одном чужое небо
И жду, как армии родной.
Пускай дивизия пушная
Тайгу оставит позади,
На всем пути своем сминая
Бронемашины и дожди.
И да пребудет на параде
С утра седьмого ноября,
Полотнища потехи ради
Тончайшим слоем серебря.
Чтоб нам двоим, беспечно страстным.
Пришла развеяться пора
И первый снег с народом праздным
От сердца чествовать с утра.

* * *

Пристанище ветхой свободы,
Бревенчатый короб зари.
Небось, к перемене погоды
Условней горят фонари.

Уйти бы в булыжные блики,
Душой перекинуться всей
За черную спину Палихи,
За зелень глазастых огней.

И за руки взявшись — с разбега
В пушистые кануть снега,
Храня на поверхности снега
Бездомный огонь очага.

При всем, что случится меж нами,
Душа, как большая страна,
Запуталась в прошлом корнями
И будущему предана.

И нет настоящей минуты,
Но сердце спасибо поет
За светлые линии утра,
За каменный синий восход.

Мы мерзли в толпе разогретой,
Смычками рвались тормоза,
И верные слуги рассвета
Нам снег заметали в глаза.

И кто-то расплатится скоро
За дни, что сбылись навсегда,
За мой несменяемый город
На страже любви и стыда.

10-19 ноября

Поражение

стихи о Ленинграде

1

Столпы и львы порастеряли тени,
Но топот ног в колодцах не раскис,
И снег летел на темные ступени
Потрескавшихся лестниц городских.

Я пил с утра соленый воздух с кровью,
Незрячий светлый холод у крыльца,
И жил, — но это вредно для здоровья,
Для слабого здоровья мертвеца.

Я молодым ущербом обессилен,
Я замерзал у самых жарких рук, —
Вчера меня не умирать просили,
Ну что же, я попробую, мой друг.

Я потону в болотистой метели,
Я жить хочу, я возвращусь туда, —
Но лживый дух разостланной постели
Немедля к черту вышлет без суда.

Поди перечь балтийскому норд-весту!
Морозит кровь отверженная ложь, —
Как конвоир. Как при попытке к бегству.
Как невский ветер — спички не зажжешь.

2

Я больше не властен в принятии гордых решений,
Свободным предчувствиям душно в потухшей крови,
О, как я виновен в горчайшем из всех поражений,
Как я виноват в молодом пораженьм любви!

Ты скажешь: «Все проще». Подумаешь сразу: «Другая»,
И будешь права, погляди, я разбиться готов,
Смотри, как я выдохся, душу свою запрягая
В созвездие четырехглазое двух городов!

А так не бывает — ведь нет же во множестве Родин,
Холодные рельсы примерзшую кожу дерут,
Но дело десятое — то, что я бьюсь, несвободен,
Что ложем Дамаста — радищевский ветхий маршрут...

3

Поэт в усах, при сытом теле
Читал с печалью ледяной:
«Чужая же-ещина в посте-ели,
Так и не ставшая родной...»

Позор ущербному пижону —
И мне, когда не пресеку
Расчетливости той прожженной
Беспроигрышную строку!

О, как же мы красиво мелем
Живую душу обкорнав,
И сердца выказать не смеем
От честной спеси птичьих прав...

Но я во сне закоченею
В пороше кронверкских аллей
И без любви прожить сумею,
Как без помоста лицедей.

Над желтой аркой непогода,
Вот дунул ветер — и от ног
Чугунных ангелов Синода
Поземку тонкую повлек, —

И хлопья двинулись без края
На город спеси вековой,
Где только ты стоишь, родная,
В короткой шубке меховой...

4

...Оправдай меня, город, чтоб я каменел, умирая,
Чтобы там зазвенела живого дыхания дрожь,
Где на шпили нанизана воздуха синька морская
И верхушками башен увенчан морозный чертеж.

В безупречности линий — дворов голубиные клети.
Я не смею, во мне — только смесь бестолковых кровей.
Это, может, тебе оправдаться дано, эпилептик,
Совершенством рисунка — с болотною славой твоей.

Это царство — твое, в черной бронзе и в медной коросте.
Мне здесь нечего делать. Зима на бесчестье щедра.

А строителей мертвых об камень истертые кости
Воздымают над грунтом зеленую лошадь Петра.

Побегу — а над аркой взойдут золотистою тенью
Те, кто царству перечил в античном недвижном бою,
Равнодушно воззрясь с высоты своего пораженья
На разбитое тело и душу двойную мою.

26 ноября — 8 декабря

* * *

В утреннем сиянии густом
Черных крыл биение тупое.
Синева набухла за окном.
Счастья вам в полете вороном!
Оттепель, оставь меня в покое...

Свет настольный сеет забытье.
Полумрак нестойкий пузырится.
Что у меня, Господи,свое?
Это ли висячее жилье?
Эта ли похмельная столица?

Что у меня, Боже, за дела —
В транспорте, в кофейне ли в конторе?..
Вот и жизнь, чернея, потекла —
По снежку, такого-то числа,
От угла — и канула в просторе...

Так и жил — сквозь красные флажки.
Тосковал на праздниках московских.
С синевою рвался взапуски...
И душа запела от тоски —
Вся в лесных, щеглиных отголосках.

Я вернусь на землю муравья.
Приползу по солнечной соломе
Выплакаться насмерть у ручья...
Что же все по звонким кухням я
Хлопочу у города на стреме?

Мы отсюда, может быть, уйдем —
Только имена себе отыщем...
Чем я жив — когда не талым днем,
Ветреным тенистым полотнищем
И закатным сумрачным огнем!

24 декабря — 3 января 1975

* * *

А просто смерть, и все такое...
К чему имен пугливых дым,
Когда из красного покоя
Не возвратился ни один?

Пока с гнилою кровью клапан
В груди справляется едва,
Моя звереющая лапа
Лишь судорогою жива.

Но я найти успею слово
В скрипучей гибели небес.
И страх, и боль — моя основа,
Моей любви противовес.

Зачем же мне твои пределы,
Зачем и думать мне о них?
Когда в душе померкнет тело —
Уже не крик... уже не стих...

Но в синий час морозны лица
В толпе, спешащей по делам,
И жизнь осмысленная длится
Без тени смерти по углам.

23 ноября

Родителям

Во мне — ликованье истока
От детских до нынешних снов,
Мы жили немножко жестоко
Под ропот домашних часов.
Мы злимся и миримся всуе —
Но время сегодня слышней:
Я родину вам нарисую,
Как праздничный росчерк саней.
Гулянье скрипит бороздами,
Чернеют ушанки вразброс,
И белый паркет мирозданья
Горит отраженьями звезд.
Две стрелки становятся рядом,
Вытягиваются к звезде,
И души проходят парадом
В опрятной земной чистоте.
Под небом жестоким и чистым,
В рождественской саночной мгле
Безнравственно быть моралистом
На черной от страсти земле.
И празднуя время в разлуке,
Мы сдвинем столы на снегу.
За самые верные руки
Я вновь подержаться смогу.
Покуда двенадцатикратно
Под тост из пророческих книг
Не отсалютуют куранты
Младенчеству мира на миг.

Декабрь — 6 января 1975

* * *

А. Цветкову

Судьба опростается в марте.
Стукач ухмыльнется в стакан,
На синей захватанной карте
Прояснится меридиан.
И снега смертельное тленье
Нацелится в окна контор, —
Когда за барьер отделенья
Пройдет деловитый майор.

Пока в фессалийских прядильнях
Вершится зачатье времен,
Железный московский будильник
В зеркальном шкафу погребен,
Горячечны зимние споры,
Но замкнутый контур бесед
Выводит душа на просторы,
Берет атлантический след.

И хрипнет над миром кассета
В толкучке издательств и плах,
Конца стародавнего света
Успешный пророческий страх.
Молчанья кромешные своды
Стигийскому небу сродни.
Последнее утро природы
В угарной лиловой тени.

Я встал на колени с абзаца,
Прислушайся к горьким словам:
Нам нужно на свете держаться,
Как птицам, камням и волкам.
В волнистых напевах английских
Зайдешься кровавой слюной,
Ищи среди верных и близких
Отчизну надежды земной.

Заплечные мэтры матеры,
Но слушай, что друг говорит:
— Мы черной земли мушкетеры,
И шпаги хлопочут навзрыд.
Содержат рассыпчатый порох
Богатые кровью сердца.
Души нерасчетливый шорох
Мудрее сознанья конца.

Мы в силах устроить, чтоб души
Не канули в письменный хлам.
Не так уж нас мало, послушай,
Идет к новогодним столам.
Такая нам светит карьера,
Что встанут пред нами с тобой
По струнке — майор у барьера
И маршал у кнопки стальной.

20 декабря — 18 января 1975

* * *

Я бессмертен, пока я не умер,
И для тех, кто еще не рожден,
Разрываю пространство, как зуммер
Телефона грядущих времен...

А. Тарковский

У светлых школ таинственные дети,
С постелей теплых поднята страна,
Ты думаешь, что прожил год на свете —
Какое там, ты закричал со сна!

А, может быть, как зуммер телефона,
В надежде жить, перекричав века,
Тебя зовет отчаянье Вийона,
И ты сейчас проснешься от звонка? —

Ты прожил год от случая к удаче,
Тебе уменья даром не дано,
За занавеской утренней маяча,
С уменьем жить рождается оно.

Повсюду тяга к каменным основам,
И слово ставят, как наводят мост,
И воздвигают крышу над остовом,
И строят перекрытия для звезд.

Как черный лед — космические бреши,
Но твердь сильна морозом голубым,
И жив, как встарь, ольшаник побережий,
И дым костров, и папиросный дым.

Наш общий год закончится во вторник,
И связь времен откроется на миг,

И у костра замрет бессмертный дворник,
И светлый пар взлетит за воротник.

Сковала почву корка крупяная,
Мы все боимся снега в эти дни, —
Вот молодости точка отправная,
Вскипает снег, и стынут головни.

Вскипает снег. Нам некуда деваться.
В обметке белой смертные пути!
Один резон — за будущее драться.
Одна надежда — прошлое спасти.

Ты высветил из забытья столетий
Нелегкий год, искрящийся насквозь.
За оборот, положенный планете,
Вконец тебе запутаться пришлось.

Ты можешь жить, не все еще робеешь...
Непрочен пар дыханья в декабре,
Как отсветы со стен бомбоубежищ,
Как пестрый сон потомка на заре.

1975-1990