Виктор Кривулин. Стихотворения

Виктор Кривулин
Стихи из Кировского района
Идея России
Сад девятого января
Путь к дому
Юго-Запад
Клио
"С вопроса: а что же свобода..."
Вовремя выключенный телевизор
Ловушка
"Горят безлунные слова..."
Крыса
Флейта времени
Левиафан плывёт
Мимо Кинешмы
Шлюз номер шесть
Калязин
Левиафан
В позе плода
Пятая правда и первая истина
Хроника недостач
Шагреневая кожа
Снами наружу
Не выглядывая в окно
Исаак и Авраам





ИДЕЯ РОССИИ

Деревья, усопшие в сером снегу,
и две одиноких вороны...
Идея России, насколько могу
проникнуть сознаньем за ровный,
открытый, казалось бы, даже врагу
остриженный холм уголовный, -
идея России не где-то в мозгу,
не в области некой духовной -
а здесь, на виду, в неоглядной глуши,
в опасном соседстве с душою
не ведающей, где границы души,
где собственное, где - чужое.

САД ДЕВЯТОГО ЯНВАРЯ

Здесь пыльный сад похож на документы,
скрепленные печатью, а в саду
печально так... Я выйду. Я пройду
вдоль перержавленной ограды:
в каком-то пятилеточном году
перемещенная зачем-то
от Зимнего дворца в рабочью слободу,
из Петербурга в сердце Ленинграда,
она дошла до степени такой
убожества и запустенья,
что рядом с нею воздух заводской -
как мимолетное виденье,
как гений чистой красоты.

ПУТЬ К ДОМУ

Бренные дома замученного цвета,
слева пустыри, бетон, задворки автобаз -
даже сладко-пасмурное лето
в человечности не уличает вас!
Да и люди здесь, как письма без ответа,
будто чем-то виноваты,
вечерами возвращаются с работы...
Вековечный транспорт, голос монотонный,
выкликающий поштучно, поименно
эти самые народные пенаты -
ОБОРОННАЯ, ЗЕНИТЧИКОВ, ПОРТНОВОЙ...
Край земли не за морем, не где-то -
вот он, край земли, у каждой остановки!
Выйти - все равно что умереть,
в точку на листе миллиметровки,
в точку (не приблизить, но и не стереть) -
обратиться в точку; выйдя из трамвая,
в собственной тени бесследно исчезая.

ЮГО-ЗАПАД

Брошенные в траву
оранжевые велосипеды -
будто выросли наперекор естеству
из мичуринской почвы и свежей газеты
лучезарные срезы плодов
просвещения и прогресса
осенью, посреди холодов,
среди остатков дачного леса,
где разбросаны корпуса
общежитий и кооперативные башни
высоко уходят - за поворот колеса,
а там за шоссе, в заовражье...

Город, конечно, растет,
и становятся все бесприютней
островки природы, в естественный круговорот
заключенные. Руссое слово "спутник"
приложимо к чему угодно, даже ко мне,
когда я гляжу в окно и вижу:
оранжевые круги, велосипедист лежит на спине
в порыжелой траве свершенно рыжий.
Тяжелое солнце прокатывается по нему.
Только вчера из лагеря - завтра школа.
Низкое здание, похожее на тюрьму,
за деревьями... Жалко, мешает штора
увидеть - какая откроется за углом
новая перспектива...
Дом, наверное... что еще?.. только дом.
Чудо - если нечистый клочок залива!

ВОВРЕМЯ ВКЛЮЧЕННЫЙ ТЕЛЕВИЗОР

Стемнело. Грянули вороны
свое прощальное. И стихло. И теперь
вздыхает пневматическая дверь,
скрываются трамвайные вагоны
в деревьях перелеска. Изо всей
дороги в пригород едва ли уцелело
хотя б одно лицо! хотя бы эти, слева,
кварталы спальные... Стемнело. Мне слышней
свербенье тишины - внезапной, воспаленной...
Как телевизор вовремя включен!
Да, голоса его спасительны, как сон,
тысячекратно повторенный.

ЛОВУШКА

Ловушка? Да. Экран. В объятьях эйфории
мне как-то жутковато. Почему
по-человечески они заговорили? -
а лица все темней, похожи на тюрьму,
что второпях превращена в больницу
душевную... Ну что ж, не арестант -
больной всего лишь, больше не боится
начальства, цыриков, команд!
Но волнами совсем иного страха
затоплена душа: ловушка? Да. Экран.
Зеленый свет. Наркоз. Подкожный морфий Баха.
"Аквариума" туркестанский план.


***
Горят безлунные слова
невидимо, как спирт...
Как пламень, видимый едва,
над городом стоит.
Рванется ветер, и язык
качнется, задрожит...
Ни треск, ни сполох и ни крик,
на шороха в ушах -
бензин бесформенно горит
в пожарных гаражах.
Тайком гудит ректификат
в больницах под стеклом,
где половицы не скрипят
где догорающие спят
товарищи рядком.
В книгохранилищах звенит
упругий пепел книг,
когда сжимаются листы,
входя винтообразно
в родные дыры немоты,
в разверстые пустоты,
во мглу и тленье...- Что ты?!"

1969

КРЫСА

Но то, что совестью зовем,-
не крыса ль с красными глазами?
Не крыса ль с красными глазами
тайком следящая за нами,
как бы присутствует во всем,
что ночи отдано, что стало
воспоминаньем запоздалым,
раскаяньем, каленым сном?

Вот пожирательница снов
приходит крыса, друг подполья...
Приходит крыса, друг подполья,
к подпольну жителю, что болью
духовной мучиться готов.
И пасть усеяна зубами,
пред ним, как небо со звездами -
так совесть явится на зов.

Два уголька ручных ожгут,
мучительно впиваясь в кожу.
Мучительно впиваясь в кожу
подпольну жителю, похожу
на крысу. Два - Господен суд -
огня. Два глаза в темноте кромешной.
Что боль укуса плоти грешной
или крысиный скрытый труд,

когда писателя в Руси
судьба - пищать под половицей!
Судьба пищать под половицей,
воспеть народец остролицый,
с багровым отблеском. Спаси
нас, праведник! С багровым ликом,
в подполье сидя безъязыком
как бы совсем на небеси!

1971


ФЛЕЙТА ВРЕМЕНИ

О времени прохожий сожалеет
не прожитом, но пройденном вполне,
и музыка подобна тишине,
а сердца тишины печаль не одолеет,

ни шум шагов, бесформенный и плоский...
Над площадью, заросшею травой,-
гвардейского дворца высокий строй,
безумной флейты отголоски.

Бегут козлоподобные войска.
Вот Марсий-прапорщик,
               играющий вприпрыжку,
вот музыка - не отдых, но одышка,
вот кожа содранная - в трепете
                              флажка!

Прохожий, человек партикулярный,
парада прокрадется стороной...
Но музыка, наполнясь тишиной,
как насекомое в застылости янтарной,

движенье хрупкое как будто сохраняет,
хотя движенья лишена...
Прохожему - ремни и времена,
а здесь возвышенная флейта отлетает!

И зов ее, почти потусторонний,
ее игла, пронзающая слух,
в неслышном море бабочек и мух,
на грядках рекрутов, посаженных
                          в колонны,

царит и плачет - плачет и царит...
И музыки замшелый черный ствол
в прохожего занозою вошел, 
змеей мелодии мерцающей обвит.

1972

КЛИО

Падали ниц и лизали горячую пыль.
Шло побежденных - мычало дерюжное стадо.
Шли победители крупными каплями града.
Горные выли потоки. Ревела душа водопада.
Ведьма история. Потная шея. Костыль.

Клио, к тебе, побелевшей от пыли и соли,
Клио, с клюкой над грохочущим морем колес,-
шли победители - жирного быта обоз,
шла побежденная тысяченожка, и рос
горьких ветров одинокий цветок среди поля.

Клио с цветком. Голубая старуха долин.
Клио с цевницей и Клио в лохмотьях тумана,
Клио, и Клио, и Клио, бессвязно и пьяно,
всех отходящих целуя - войска, и народы, и страны
в серные пропасти глаз или в сердце ослепшее глин.

1972

***
С вопроса: а что же свобода?
до воя, до крика: "Я свой!"
не время прошло, но природа

сместила кружок меловой.
Во весь горизонт микроскопа,
страну покрывая с лихвой,

стеклянная капля потопа
под купол высоко взяла
вопрос, нисходящий на шепот,

прозрачней и площе стекла.
Лицо ледяное приплюсну:
что было? какого числа?

Известное только изустно
по клочьям, по ломким листам
в кружках, сопричастных искусству,

в губах, сопредельных устам,-
известное лишь белизною
название времени-храм -

пространство займет речевое
и костный сустав укрепит
где известью, где и слюною -

но схватит. Но держит. Но спит
единство тумана и кровли,
шрифта и поверхности плит

надпамятных. Ты обусловлен
подпольем. Ты полночь письма,
при свете вечернем торговли,

при гаснущем свете ума
ты спрашиваешь у страха:
какая грозила тюрьма

подпольному зренью монаха -
слепца монастырских ворот?
катилась ли под ноги плаха

отпущенному в расход
у липкой стены подвала,
где сточная слава ревет?

Тогда и спроси у кристалла,
что в горечи был растворен:
где точка твоя воскресала,

в каком перепаде времен?

1975


ЛЕВИАФАН ПЛЫВЕТ

стихи 1998 года
МИМО КИНЕШМЫ Над Волгой - триколор. Вот формула заката. Одна ли это жизнь или делить на три? Слетаются к реке монастыри, похмельные сползают комбинаты и даже памятники полые внутри изжаждились. О как демоноваты их позы поздние, их крылья вместо рук их летчицкие рукавицы. Кормленье чаек на корме - сплошной хичкок: пикируют как бы не птицы но души умерших беснуются вокруг флагштока белого, ребенка из столицы зачем он здесь? на что его испуг провинции, где истина двоится где все течет назад и все теряет свет?.. Подвахтенный матрос, когда стемнеет, спускает флаг. И только пенный след по-прежнему живет, по-прежнему белеет ШЛЮЗ НОМЕР ШЕСТЬ Набегает небогатая волна на бетонные крошащиеся плиты. Что еще за тайна у искусственного дна? никакие там собаки не зарыты, зэки разве что... но кто их имена помнит? Информация закрыта. Шлюза номер шесть осклизлая стена. Опущенье пассажирского корыта на общероссийский уровень - туда, в нижние миры где все мы позабыты кто в семейных липах, кто в составе свиты министерской, в суете мартышкина труда - недостроенные пирамиды недоразвитые города КАЛЯЗИН духовная орясина торчит из моря-озера что посреди калязина такое вот сморозила власть Молота и Разума Серпа и Л.Б.Красина а мы богобоязненно глядим на дело рук ее - с ней, с этой самой сукою все лучшее ведь связано! ЛЕВИАФАН Над равнинами Пригов Кричит Рубинштейн пролетает Левиафан плывет Четырехтрубен и многоочит Но совсем не отчетлив Ясности, говорит, ему не хватает Ясности ему не хватает, волчаре В ПОЗЕ ПЛОДА десять лет на свободе а все еще каждое утро просыпаешься в позе плода весь подобравшись ладони зажаты в коленях подбородок - между ключиц и лежишь себе как запятая в документе каком-то на письме симпатическом тайном совершенно секретном ПЯТАЯ ПРАВДА И ПЕРВАЯ ИСТИНА 1 То ли то что утеряно - то и нашли а нашли - оказалось чужое, ненаше То ли тошно мне с памятью; только начни по ночам разговаривать с нею рвать ее на клочки или, вывернув шею, как-то сбоку смотреть или сверху - но лишь бы иначе так смотреть как наверное я никогда не сумею 2 кому вечерний звон кому - вороний грай по вечерам по-над вечерним звоном... дощатый электрический сарай визжит, по рельсам изжелта-зеленым сворачивая... скоро уберут и рельсы и деревья где вороны ежевечерний свой нестрашный Страшный суд разыгрывают самоупоенно подняв капот убитых "жигулей" нестарая еще поповна с мотором возится - но Господу видней чему летать легко и безгреховно чему ржаветь под сенью тополей когда-то кем-то высаженных ровно 3 на месте сада, бедные, одни теперь духовные деревья а так - бетонный дом, откуда ни взгляни твоим непросвещенным взглядом: хрущоба, Господи! сама она как сад запущенный, вся в трещинах и щелях в аллеях где воспоминанья спят где анны дорежимные висят на голых ветках как на тощих шеях 4 с Пятой правдой своей старик с Первой истиной спящий подросток... Спятить можно и спиться - спасает язык лес понятий, деревья в наростах говорящие эдак, потом говорящие так словно это они - а не ветер - играют послушаньем-пространством, которое сущий пустяк потому что совсем не растет не рождается не умирает 5 те кто возвращается во снах бабочкою об одном крыле как перелетели этот страх снова очутиться на земле? посреди крыла - раскрытый глаз по краям - дрожание письма видят ли они, уснувших, нас или в них живет сияющая тьма и глядит само в себя глазное дно и во сне такой бездонный свет словно пишут нам что все обретено все - чего для нас пока что нет ХРОНИКА НЕДОСТАЧ вечно голодный хлебников, мучимый жаждой водкин-петров... и вот: мы подводим итоги их революции пищебумажной их проникновенью в истоки внутренней речи открытого цвета. хроника сплошных недостач вырастает из глубины кабинета отставной инженер или бывший врач выдвинет ящик стола, обнаружит угол черновика доставшегося путем неправедным - и тут же задвинет со стуком спрячет на будущее, на потом на то самое, послепоследнее время после которого мы и живем внутренней речью в незавершенной поэме ШАГРЕНЕВАЯ КОЖА россия ты шагреневая кожа скукоживающаяся! недаром здесь бальзак нашел свою вдову и выглядит моложе на целый век... На человеке - знак ушибленности русским языком все сизое вокруг, один сплошной синяк какой далИ тебе сезанн или синьяк все дАли ноющие, облака ни в ком не находящие опоры лишь вечно обновляемый обком когда-то крепкий дом купеческой конторы теперь бандитский банк, шагреневые шторы решетки в окнах кованые: вот не текст оригинала - перевод свиная выворотка в золотом тисненьи СНАМИ НАРУЖУ Сила Господняя с нами! Снами измучен я, снами... Н. А Кто-то с нами нарушено Утром выходишь из дому снами наружу со следами вчерашнего ужина Капля падает плющась об лужу как цитата из книги не изданной но когтящей терзающей душу Редкая раса читающих дождик мелкотиражный те еще тучки да и звукопись та еще так что от серо-жемчужной измороси только подташнивает и отточие ищет кому бы всучить свои точки это невыплаканное свое иноснобытие НЕ ВЫГЛЯДЫВАЯ В ОКНО будет пенье тебе - и терпения хватит и за терпкое - вечерами - вино добрый дядя заплатит ведь ему все равно все равно ему кайфу не катит кроме как наблюдать бесконечное наше кино не вставая с кровати не выглядывая в окно ИСААК И АВРААМ Ночьми читали Паламу: Молчанье - свет, ученье - нож Приготовленье ко всему Чего не ведаешь не ждешь Нарвавши высохшей травы Пытались развести костер - На волосок от головы Восточный бог прошел как вор Огнем нежгучим и сухим. Встал Исаак - он только дым И не о чем, послушай, с ним Ни говорить ни горевать Лег Авраам - он как бы дом Дом говорящий об огне И больше - больше ни о чем # # #