Тимур Кибиров. AMOUR, EXIL...
Опубликовано по-русски: Пушкинский фонд, С-Пб., 2000
I ne nado vsjo vremja povtorjat: "Daj, Marija, da daj, Marija!" Izvestno ved, chem eto konchaetsja! E-mail I # # # Ну, началось! Это что же такое? Что ж ты куражишься, сердце пустое? Снова за старое? Вновь за былое, битый червовый мой туз? Знаешь ведь, чем это кончится, знаешь! Что же ты снова скулишь, подвываешь? Что ж опрометчиво так заключаешь с низом телесным союз? С низом телесным иль верхом небесным — это покуда еще неизвестно! Экие вновь разверзаются бездны! Шесть встрепенулися чувств. Оба желудочка ноют и ноют! Не говоря уж про все остальное, не говоря уж про место срамное — «Трахаться хочешь?» — Хочу! Кто же не хочет. Но дело не в этом, дело, наверно, в источнике света, в песенке, как оказалось, не спетой, в нежности, как ни смешно! Как же не стыдно!.. И, в зеркало глядя, я обращаюсь к потертому дяде: угомонись ты, ублюдок, не надо! Это и вправду грешно! Это сюжет для гитарного звона, или для бунинского эпигона, случай вообще-то дурнейшего тона — пьянка. Потрепанный хлюст. Барышня. Да-с, аппетитна, плутовка!.. Он подшофе волочится неловко, крутит седеющий ус. Глупость. Но утром с дурной головою вдруг ощущает он что-то такое, вдруг ошарашен такою тоскою, дикой такою тоской — словно ему лет 15 от силы, словно его в первый раз посетило, ну и так далее. Так прихватило — Господи боже ты мой! Тут уж не Блок — это Пригов скорее! Помнишь ли — «Данте с Петраркой своею, Рильке с любимою Лоркой своею»?.. Столь ослепителен свет, Что я с прискорбием должен признаться, хоть мне три раза уже по 15 — Salve, Madonna! и Ciao, ragazzal Полный, девчонка, привет! НЕАПОЛИТАНСКАЯ ПЕСНЯ Скажите, девушки, подружке вашей, что я в отцы гожусь ей, к сожаленью, что старый пень я и вряд ли буду краше. Еще о том, девчонки, объявите, что я ночами сплю, но просыпаюсь, ее завидя, и сладкой дурью маюсь! Шепните ей, что я в тоске смертельной, но от нее мне ничего не надо, и серенаду пускай она считает колыбельной! # # # Прости. Я пока что не знаю за что, но прости! Прости мне за все, что ни есть, и за все, что ни будет, за все, что ни было, за то, что чисты и пусты, невинны слова, и от них ничего не убудет. За то, что и время идет, и пространство лежит, и с этим уже ничего не поделать, Наташа, чтоб клятвенно руку на сердце твое положить... Простите, конечно же, не на твою, а на Вашу. # # # С блаженной улыбкой — совсем идиот! — по мартовским лужам брожу, гляжу на твой город, разинувши рот, прекрасным его нахожу! Я знаю, не так уж красива Москва, особенно ранней весной, но ты родилась здесь, и здесь ты жива, здесь ты целовалась со мной. И весь этот ужас — Фили, Текстили — нелепая, злая херня — лучатся бессмертием, смысл обрели, как я, дорогая, как я! ИЗ ЛЕРМОНТОВА Впервые мне, Наташа, тошно смотреть на женские тела. Иль теток уважать возможно, когда мне ангел не дала? А я ведь за одно мгновенье меж ненаглядных ног твоих отдал бы к черту вдохновенье! Но ты не разомкнула их. # # # Не любите Вы этих мужчин, mon amiel Ну, за что же их, право, любить? Знаю этих козлов — медом их не корми, только дай что-нибудь осквернить! Ведь у них, окаянных, одно на уме, у меня же — как минимум два! Это надо совсем головы не иметь, чтоб не мне, а мужчинам давать! # # # В край далекий уезжая, милая моя, ты не вздумай, дрянь такая, позабыть меня! Ты не вздумай, дорогая, позабыть о том, как стоял я, обмирая, под твоим окном, как сидел с дурацким чаем за столом твоим, меж надеждой и отчайньем нем и недвижим, как раскатанной губищей нежных уст твоих я коснулся, словно нищий у ворот святых! Так не вздумай, ангелочек, это забывать! Хоть один еще разочек дай поцеловать! А иначе — вот те слово, вот те, Таша, крест — будешь ты не Гончарова, а прямой Дантес! # # # Бодливой корове бог рог не дает. Вот так же и ты — не даешь! Я хнычу и жалуюсь дни напролет, я сетую: «Эх, молодежь!..» Но, знаешь ли, то, что ты все же даешь, никто на земле не дает — такое веселье по жилам течет, такое блаженство под сердцем растет, такая музЫка поет! II РОМАНС Я тебя называю своею, хоть моею тебе не бывать, потому что все больше пьянею, подливаю опять и опять. Черной ночкой вино зеленое нашептало мне имя твое. Глухо екнуло сердце хмельное. Так прощай же, блаженство мое! Черной ночкой по белому снегу я уйду от тебя навсегда, в горе горькое брошусь с разбегу, пропаду без стыда и следа. Провожают меня до заставы, наливают мне на посошок, подпевают мне пьяной оравой и Некрасов, и Надсон, и Блок! СТАРОФРАНЦУЗСКАЯ ПЕСНЯ У моей у Госпожи нрав суров и строг режим — ничего ей не скажи, никогда с ней не лежи! На мою бы Госпожу да хорошую вожжу, я же только погляжу — как осенний лист дрожу! Потому что Госпожа словно майский цвет свежа. Как такую обижать? Лучше просто обожать. КРАСАВИЦЕ, ПРЕДПОЧИТАВШЕЙ ФЕБА КУПИДОНУ Я так люблю тебя, а ты меня не так, так как-то, средненько, неважно, на трояк. Напрасны жалобы, бессмысленны укоры — ты снова о стихах заводишь разговоры! А что в них, девочка? — Слова, слова, слова! Ужели же от них кружится голова, и сердце сладостно сжимается, и очи вдруг увлажняются, а также, между прочим- Да что там говорить! Органа жизнь глухой скорей поймет, чем ты меня!.. Ах, ангел мой, как хочется тебя! Обнявши стан твой гибкий, я б целовал тебя — от пятки до улыбки, и спереди всю-всю, и сзади, и т.п.! Вот счастье, милый друг!.. А вот стихи тебе. МАЛОРОССИЙСКАЯ ПЕСНЯ По бэрЭжку хОжу да соби смэкаю: хто з тобою нэ знаЕтся горя той нэ знае! Ох уж ты, Наталка, шо ж ты наробыла? Ты ж мэнэ, старУ людину, зОвсим погубила! Ты мэнЭ старОго нэ можЭшь кохати. А я пийду в сад зэлэный по тоби рыдати! Нату моя, Нату, шо ж такс творится? Ты ж такА хорОша, Натку, дай хоть подывыться! Дай уж, дэвчонОчка! - Нэ дае ни трошки! Ой, ратуйте, громадяне, помираю с тОски! Нэ дае, змиюка! Чому ж я нэ птица, шоб в блакитно небо ридно от тоби сокрыться? Тю на тЭбэ, Натку! СЭрдэчко разбилось. Грае, грае воропае, шоб воны сказались! # # # Богу молиться об этом грешно. Книжки об этом печатать смешно. Что с этим все-таки делать? Жил же без этого — и ничего, без дорогого лица твоего и уж, тем паче, без тела. Что посоветуешь, милый дружок? Милый дружок, как обычно, — молчок. Правильно, что уж тут скажешь. Сам заварил и расхлебывай сам, кто ж поднесет к твоим детским губам эту прогорклую кашу! Жил, не тужил же, и вот тебе раз! — по уши в этом блаженстве увяз, мухою в липком варенье. Сладко, и тяжко, и выхода нет. Что-то уж слишком мне мил белый свет — из-за тебя, без сомненья! Сердце скрепя и зубами скрипя, что же я все же хочу от тебя, от европеянки нежной? К сердцу прижать или к черту послать? Юбку задрать, завалить на кровать? Это неплохо, конечно. Но я ведь знаю, что даже тогда мне от тоски по тебе никуда не убежать, дорогая! Тут ведь вопрос не вполне половой — метафизический!.. Боже ты мой, что я такое болтаю?!. Просто я очень скучаю. # # # Я Вас любил. Люблю. И буду впредь. Не дай Вам бог любимой быть другими! Не дай боже! — как угрожает дед испуганным салагам. Жаль, что с ними у Вас немного общего — пугать Вас бесполезно, а сердить опасно. Мне остается терпеливо ждать, когда ж Вам наконец-то станет ясно, что я люблю Вас так, мой юный Друг, как сорок тысяч Гамлетов, как сотни Отелл ( или Отеллов?), внидя вдруг в Господний свет и морок преисподний. И разуму и вкусу вопреки, наперекор Умберто Эко снова я к Вам пишу нелепые стихи — все про любовь, а «о пизде ни слова» — как говорил все тот же злобный дед назад лет 25 в казарме нашей. Я был уже законченный поэт, а Вы, Наташа... и подумать страшно. Все безнадежно. И, наверно, зря я клялся никому не дать коснуться Вас даже пальцем, уж не говоря о чем-нибудь похлеще... До поллюций дойдя уже, до отроческих снов, до ярости бессильной, до упора, я изумлен — действительно, любовь! Чего ж ты медлила? Куда ж так мчишься скоро? # # # Не унывай, Наташенька, не стоит! Давай-ка лучше ляжем на кровать! Занятье тоже, в сущности, пустое, дурацкое — но лишь на первый взгляд! На самом деле смысл в нем есть, дружочек! Да, может быть, все смыслы только в нем! Не хочешь?! Вот те раз! Чего ж ты хочешь?.. Но все равно — мы все равно вдвоем! Что мы умрем — не может быть и речи! Пожалуйста, Наташка, не грусти! Откупори чего-нибудь покрепче и эту книжку на ночь перечти. # # # Есть тонкие, властительные связи между тобой, Наташ, и остальным. Не то чтоб стало меньше безобразий — их вес удельный стал совсем иным. И зеркало, которое внушало мне отвращенье легкое досель, манящей тайной светится теперь — вот эту рожу Таша целовала! # # # Близко к сердцу прими меня, Таша, ближе, чем бюстгальтер, пальцам моим знакомый, в благодатную тьму меж грудей девичьих. И еще поближе. Как нелепо это у нас сложилось — ты Фаон, я Сафо. Умора просто. Но и вправду блаженством богам я равен, когда я с тобою. Но завистливы боги, жадны, как прежде. Лишь Морфей, обижаемый мной столь часто, помогает покамест мне — еженощны наши встречи, Таша! # # # Ах, Наталья, idol mio, истукан и идол!.. Горько плачет Супер-Эго, голосит либидо! Говорит мое либидо твоему либидо: «До каких же пор, скажите, мне терпеть обиды?» А в ответ: «И не просите, вы, простите, быдло! Сублимируйтесь-ка лучше выше крыши, выше тучи, обратитесь в стих певучий, вот и будем квиты!» Хрен вам, а не стих за это! Больше ни куплета! Не нужны мне выси ваши без моей Наташи! # # # Ну что, читательница? Как ты там? Надеюсь, что ты в тоске, в отчаянье, в слезах, что образ мой, тобой в ночи владея, сжимает грудь и разжигает пах. Надежды праздные. А как бы мне хотелось, чтобы и вправду поменялись мы, чтоб это ты, томясь душой и телом, строчила письма средь полночной тьмы, чтоб это я, спокойный и польщенный, в часы отдохновенья их читал, дивясь бесстыдству девы воспаленной, подтексты по привычке отмечал. # # # Изливая свою душу Вам, моя Наташа, я всегда немного трушу — ведь не благовонья это, не фиал с вином кометы, а скорей параша. Пахнет потом, перегаром, «Беломорканалом», злобой разночинской старой и набитой харей, пивом пополам с портвейном, хлоркой да «Перцовкой». Если буду откровенен, будет Вам неловко! Станет Вам противно, Таша, станет очевидно, до чего ж я незавидный, до чего ж неаппетитно заварил я кашу! Вы Джейн Остин героиня, я — Лескова, что ли? Помяловского — не боле! И, конечно, в Вашей воле, нежная моя врагиня, отменить меня. # # # Ладно уж, мой юный друг, мне сердиться недосуг, столько есть на свете интересных всяких штук! Взять хоть уток этих! Взять хоть волны, облака, взять хоть Вас — наверняка можно жизнь угробить, можно провести века, чтоб узнать подробно Ваши стати, норов Ваш, признаков первичных раж, красоту вторичных. Но и кроме Вас, Наташ, столько есть в наличье нерассмотренных вещей, непрочитанных идей, смыслов безымянных, что сердиться — ей-же-ей — как-то даже странно! Есть, конечно, боль и страх, злая похоть, смертный прах — в общем, хулиганство. Непрочны — увы и ax — время и пространство. Но ведь не о том письмо! Это скучное дерьмо недостойно гнева! Каркнул ворон: «Nevermore!» Хренушки — forever! # # # Фотографии Ваши — увы — нечетки, лишь улыбка да челка на этой фотке, на другой и вообще только тень ключицы, головы склоненье. Вот ..... и ......., ....... и ..... получились лучше, и, Сафе вторя, я к богам их причислить готов. Счастливцы! На одно мгновенье вместо них бы мне оказаться рядом и глядеть на Вас ошалелым взглядом, вместо них наяву слышать смех Ваш славный, замерев от счастья. Вам же с ними, гадами, интересней! - Самому мне уж тошно от этой песни: «Дай да дай!», ну а Вам, мой свет, и подавно... Ну так дай — и баста!! # # # Ошеломлен и опешен, словно хвастливый Фарлаф, жалок, взбешен и потешен — в точности пушкинский граф. Глупой Каштанкой рванулся, голос заслышав родной. Видимо, я обманулся, мне не добраться домой! С этой тоской безответной, как Тогенбург я точь-в-точь. Как титулярный советник, пить собираюсь всю ночь. # # # Потоскуй же хоть чуть-чуть, поскучай же хоть немного, Христа ради, ради Бога, хоть чуть-чуть моею будь! Ради красного словца, красного, как бинт, Наташа! Ну пускай не до конца — будь моею, стань же нашей! Хоть на чуточку побудь, на мизинчик, ноготочек!.. За двусмысленность, дружочек, не сердись, не обессудь. МАРГИНАЛИИ С Афродитою Ураньей не был я знаком заране. Я всегда служил открыто Афродите общепита. Но тебе благодаря днесь ее оставил я. Познакомлен я тобою с Афродитой гробовою. III ЗАЯВКА НА ИССЛЕДОВАНИЕ Когда б Петрарке юная Лаура взяла б да неожиданно дала — что потеряла б, что приобрела история твоей литературы? Иль Беатриче, покорясь натуре, на плечи Данту ноги б вознесла — какой бы этим вклад она внесла в сокровищницу мировой культуры? Или, в последний миг за край хитона ее схватив на роковой скале, Фаон бы Сафо распластал во мгле — могли бы мы благодарить Фаона? Ведь интересно? Так давай вдвоем мы опытным путем ответ найдем! ВЕНЕЦИЯ Как здесь красиво было бы с тобой! Как интересно, Таша, и забавно плыть по каналам этим достославным, как дожу с догарессой молодой. Как вкусно было б красное вино, как хороша на площади полночной была бы эта музыка, как точно совпало б все! Но нам не суждено, но мне не суждено с тобою вместе обозревать одну и ту же местность. А почему уж — я не знаю сам. И все вокруг постыло и известно. Я, как слепой, мотаюсь здесь и там, Дивясь твоим, Наташка, красотам. # # # Твоя протестантская этика с моею поганой эстетикой (поганою в смысле языческой) расходятся катастрофически! Историке- экономически, согласно теориям Вебера, твое поведенье нелепое вполне прогрессивно, отличница. Но вот в отношеньях межличностных, но в сфере любовного пыла безумства мои предпочтительней!.. Эх, ты, немчура моя милая! # # # Сей поцелуй, ворованный у Вас, мучительно мне вспоминать сейчас. Настанет ночь. Одно изнеможенье. Но ведаю — мне будет наслажденье. Ты вновь придешь. Ко всем твоим устам прильну губами, волю дам губам. И ты сама прильнешь ко мне, нагая, в медлительных восторгах изнывая. И плоть моя твою раздвинет плоть и внидет в глубь желанную, и вот проснусь я в миг последних содроганий, тьму оглашая злобным матюганьем. # # # Все говорит мне о тебе — закат, вершины Альп багрянцем озаривщий, и Моцарт, в птичьем гаме просквозивший, и ветр ночной, и шепоты дриад. И хохоты греховные, и взгляд попутчицы, нарочно стан склонившей, и декольте ее, и даже лифчик, представь себе, о том же говорят! И книги все посвящены тому же! Ну, ладно я, вздыхатель неуклюжий, бубнящий о тебе уж скоро год, но ведь не весь же мир! Какой-то ужас! Филипп Киркоров, милая, и тот лишь о тебе танцует и поет! # # # Дано мне тело. На хрен мне оно, коль твоего мне тела не дано? Коль мне нельзя использовать его для ублаженья тела твоего? Зачем оно, угрюмое, в ночи ворочается, мучится, торчит? Зачем, как ртуть, густа дурная кровь? Ах, лучше б быть из племени духов! Я б дуновеньем легким в тот же миг за пазуху и под подол проник! # # # Черный ворон, что ж ты вьешься по-над Ледою нагой? Ты добычи не добьешься, Леде надобен другой. Лебедь тешится и тешит, белоснежным пухом льнет, деву млеющую нежит. Что ж ты каркаешь, урод? Ты чернее черной ночи, полюбуйся на себя! Что же ты свой клюв порочный тычешь в девушку, сопя? Что ж ты когти распускаешь, в мертвой мечешься петле, на девчонку налагаешь непроглядные криле? Вран зловещий, враг заклятый, вор полнощный, улетай! Кыш отсюда, хрен пернатый! Нашу детку не пугай! ВЕЛИКОРОССКАЯ ПЕСНЯ Не брани меня, родная, что я так люблю тебя, скучно, страшно, дорогая, жить на свете не любя. А кого любить прикажешь в нашей темной стороне? Кто ж тебя милей и краше, сексапильней и смуглей? Не брани же, не серчай же, не динамь меня, мой свет! Приезжай ко мне сейчас же, я ведь жду уж 30 лет! Жду-пожду, молюсь и сохну. Ах, Натальюшка, когда ж? Я ведь так и вправду сдохну. Пожалей меня, Наташ. ПОПЫТКА ШАНТАЖА И Пушкин мой, и Баратынский твой стоят, волнуясь, за моей спиной. Твое жестокосердие кляня, они переживают за меня. Пойми же ты, филолог милый мой, в моем лице идет в последний бой Российская поэзия сама — мы с ней должны свести тебя с ума. Ведь если уж и тут ей битой быть, нам с ней придется лавочку прикрыть. Не я один — весь Мандельштамов лес идет-гудет: Не будь ты, как Дантес! Не стыдно ли стоять в таком строю? Переходи на сторону мою1 И этот поединок роковой братаньем мы закончим, ангел мой! Внемли ж. Российски поэзИя хором к тебе взывает жалобно — «Аврора!» # # # Желаний пылких нетерпенье, по твоему, мой друг, хотенью, мы сдерживали круглый год. Зачем — сам черт не разберет! С ИТАЛЬЯНСКОГО В левом боку нытье. Нечего мне сказать. Жизнь прошла, у нее были твои глаза. Что, блаженство мое? Поздно уже назад. Смерть идет. У нее глазки чуть-чуть косят. IV Христос воскрес, моя Наташа! Воскрес Он, судя по всему, ведь даже отношенья наши есть подтверждение тому. Поскольку как бы я ни злился, ни чертыхался как бы я, ты — то, о чем всегда молился я в тесноте житья-бытья. Ты — то, чем можно защититься от нежити небытия, во всяком случае, частица того, чего душа моя с младенчества искала, Таша, чему я клялся послужить. Ты доказательство, и даже теодицея, может быть. # # # Ты — обожаемая, я — осатанелый. Ты молода, а я — почти старик. Ты созерцаешь смыслы мудрых книг, я шастаю без смысла и без дела. Ты — вешний цвет, а я — пенек замшелый, ты так строга, а я — увы — привык дни проводить средь праздных забулдыг и потакать балованному телу. Ты — воплощенье чистоты несмелой, на мне ж и пробы ставить места нет... Чтоб перечислить это все, мой свет, антонимов словарь потребен целый- А в довершенье всех обид и бед ты — женщина, а я, Наташка, нет. ВО ВРЕМЯ ССОРЫ Был бы я чуть-чуть моложе и с другою рожей, я б с тобой, такой хорошей, поступил негоже — поматросил бы и бросил — так тебе и надо! — чтобы ты узнала, Ната, эти муки ада, коими палим всечасно бедный я, несчастный, чтобы ты, мой ангел ясный, плакала напрасно! Чтоб ты плакала-рыдала, рученьки ломала и меня бы умоляла, гордого нахала. Так бы я тебя помучил минимум часочек, а потом бы, друг мой лучший, славный мой дружочек, я бы так тебя утешил — на всю жизнь, не меньше! Каждый Божий день — не реже, нежно и прилежно! ЖЕСТОКИЙ РОМАНС То, что кончилась жизнь, — это ладно! Это, в общем, нормально, мой свет. Ведь не с нею, с тобой, ненаглядной, расставаться мне моченьки нет! Жизнь закончена — ну и спасибо! Я и этого не заслужил! Но с тобою, такою красивой, распрощаться и вправду нет сил! И поскольку ты с ней нераздельна, с исчерпавшейся жизнью пустой, буду длить я ее беспредельно, чтоб навеки остаться с тобой. ЗАПРОС Ответь, моя хорошая, скажи, моя отличная, я удовлетворителен или совсем уж плох? Я прусь, как гость непрошеный. Уж очень мне приспичило, уж очень удивительно тебя придумал Бог! Уж очень ты прекрасная, уж очень ты насущная, моя необходимая, искомая моя! Не выйдет — дело ясное. Вообще — безумье сущее» Скажи же мне, родимая, ты любишь ли меня? ДРАЗНИЛКА Сюсеньки- пусеньки, сисеньки-писеньки, сладкая детка моя, ластонька-рыбонька, лисонька-кисонька, надо же — смысл бытия! Зоренька ясная, звездонька светлая, смертонька злая моя, боль беспросветная, страсть несусветная, надо же — любит меня! # # # Делия! Ты упрекаешь меня, горемыку, в том, что бессмысленны речи мои, безыскусны и однообразны. Что ж, справедливо. Действительно, смысла в них мало, разнообразия тоже немного, изящества нету. Но ты подумай своей головою красивой — взяться откуда б интеллектуальному блеску? Как тебе кажется — мог бы Катулл состязаться с самым последним из риторов, Лесбию видя? Мог бы спокойно он с ней обсуждать красоту и величье песен Омира иль Сапфо? А? Как ты считаешь? То-то же! Если ж учесть, что Катулл-то был, по сравненью со мною, счастливцем беспечным — вон сколько счесть поцелуев он смог без труда! Ну, а нам бы хватило пальцев десницы с лихвой! Как же мне не беситься? # # # Гандлевского цитировать в слезах — «Умру — полюбите», пугать ночных прохожих озлобленным отчаяньем в глазах и перекошенной, давно небритой рожей — как это скучно, Ташенька... # # # Вот, полюбуйся — господин в летах, к тому ж в минуты мира роковые не за Отчизну ощущает страх, мусолит он вопросы половые! Трещит по швам и рушится во прах привычный мир, выносятся святые. А наш побитый молью вертопрах все вспоминает груди молодые, уста и очи Делии своей. Противно и смешно... Но ей-же-ей, есть, Таша, точка зрения, с которой предстанет не таким уж пошлым вздором наш случай — катаклизмов всех важней окажется любовь, коль взглянешь строго на это дело с точки зренья Бога. ПЛАТОНИЗМ ...Ты мыслишь обмануть любовь. Пушкин Этот брак заключается на небесах. Да, наверно, давно заключен. На седьмых небесах, отряхая наш прах, торжествуя, блаженствует он. И по слову Платона с идеей моей там идея Наташки слилась, андрогином счастливым мы катимся с ней, идеально друг с дружкой слепясь. Но внизу, на земле, тут не то чтобы брак, тут и встретиться нам не дано. Отчего, в самом деле, Наташечка, так — тут другое, а там мы одно? К Н.Н. 1 Посмотри, мой любезный, мой нежный друг, каково вокруг — Слишком запах затхл, слишком выцвел цвет, слишком мерзок звук. Слишком смутен смысл, слишком явен бред. На исходе лет что-то стал мне страшен, Наташа, вдруг с миром тет-а-тет. Слишком этим мне кажется этот свет. Слишком прост ответ — ах, дружочек, что там ни говори, тут мне места нет. Тут, под сенью клюкв, в этих попурри тонет наш дуэт. 2 А в придачу к этому, вот смотри, каково внутри — у меня, к сожаленью, Наташа, там, как тебе ни ври, как себе ни ври, никакой не храм, а бардак и хлам и похабные кадры из «Bad girls — З», подростковый срам. Там бывает, ангел мой, по ночам жарко всем чертям! Самому мне жутко и тошно аж — форменный бедлам. Ложь и злость, Наташенька, раж и блажь, Тарарам и гам. 3 Вот таков и пребудет таким, Наташ, данный нам пейзаж, и таков же, не лучше ничуть, слуга непокорный ваш. Вот и вся, Наташенька, недолга — звук и знак слагать, заговаривать похоть, глушить мандраж, без зазренья лгать. Этих строк бесчисленных мелюзга, этих букв лузга, чем еще прикажешь, Наташа, крыть? Нечем ни фига. И по этим причинам-то, может быть, так ты дорога. 4 И по этим причинам нельзя забыть весь твой внешний вид, весь твой смысл, и запах, и цвет, и вкус не избыть, не смыть. И поэтому снова я льщусь и тщусь, матерюсь и злюсь, и едва различимую эту нить оборвать боюсь. Ах, под сенью мирных и строгих муз наш с тобой союз как прекрасен был бы. Но нет его — вот ведь в чем конфуз. Впрочем, ладно. Чего уж там. Ничего. Я привык, Натусь. 5 Нету, Ната, практически ничего, кроме одного, кроме счастья и, ты уж прости, беды, только и всего. Только сердце екнуло с высоты — Что же ты? Эх, ты! Сообщенья бедного моего не считала ты. И средь хладной и вечной сей пустоты, млечной немоты сам не свой я давно уже, весь я твой. Мне вообще кранты! До чего же надо мне быть с тобой — если б знала ты! 6 Ax, когда бы, дружок невозможный мой, ты была б со мной, я бы так бы, Наташенька, был бы жив, как никто другой! Знаю я, сослагательный сей мотив скучен и плаксив, и смешон лирический сей герой, как сентябрь, плешив, как вареник ленив, как Фарлаф хвастлив. Сих страстей надрыв так претит тебе, Ташенька. Я молчу, губы закусив. Я стараюсь. Но так я тебя хочу — неизбежен срыв. 7 Рецидив неизбежен. И я опять на себя пенять буду вынужден, Ташенька, потому, что опять пугать я начну тебя, девочка. Твоему не понять уму и сердечку робкому не понять эту муть и тьму. Иногда непонятно мне самому, все же почему я с такою силой к тебе прильнул. Не малыш Амур — посерьезней кто-то в меня стрельнул, судя по всему! 8 Виртуально блаженство мое, Натуль, и ночей разгул. Виртуальна ты. Актуален страх. Что-то чересчур, что-то здесь, мой маленький друг, не так! Слишком мрачен мрак, слишком явен бред, слишком слышен гул, слишком близко враг. Поцелуй меня, Таша. И рядом ляг. Это все пустяк. Это просто так, ты не злись, пойми! Просто я дурак. Просто я почти исчерпал лимит — без тебя никак! 9 Просто вспомни вешние те холмы, где стояли мы, где стоял я, лох, пред твоим лицом, собираясь взмыть в эмпиреи. Давай же с тобой вдвоем поминать о том. Сбереги меня, ангел, к себе возьми. Посети мой дом. Я тебе пригожусь. Ты поймешь потом оным светлым днем, ты поймешь и простишь мне, ведь правда, Таш? Станет нипочем, что вокруг такой вот как есть пейзаж, а внутри вдвоем мы подправим, подчистим и ложь, и блажь. Эй, ты где? Пойдем! Эй, пожалуйста! Где ты, мой ясный свет?.. А тебя и нет. Москва — Готланд — Москва — Вена — Линц — Москва — Лапа — Венеция — Москва