Елена Шварц. Лоция ночи.



"В моей душе сквозит пролом..."

В саду идей

Красная юбка

"Когда за мною демоны..."

Серый день

Мертвых больше

Рождество 85 года

Историческая шкатулка

Лоция ночи

Пейзаж с разговором

Свалка

Попугай в море

Два аспекта

Крестный ход

"Земля, земля, ты ешь людей..."

"Мне снилось - мы плывем..."

"Сердце, сердце..."

"Во внутренней пустыне..."




# # #

В моей душе сквозит пролом,
Туда, кружась, влетает вечность.
Я упаду горячим лбом
На скатерти большую млечность.
Так мужественно начала
Я было делать харакири,
Но позабыла, что была
Слабее всех я в этом мире.
Царапина - и нож отброшен,
Я зажимаю тряпкой рану,
И крови полные пригоршни
Мне видеть холодно в тумане.
Не помогай, не подходи,
Хотя бы я о том молила.
Ты только издали следи,
Как боль в глаза мне ужас влила.
Не помогай, не подходи,
Не то и ты скользнешь со склона.
Как корчусь - издали следи,
Как пальцы, локти в смерти тонут.

ДВА АСПЕКТА

1.
Вот не думала, что доживу, дожду
До подгнивших слив в дрожжевом саду,

До августовской поворотной ночи, когда
Червь не минует ни одного плода.

Хоть еще далеко до злых холодов,
Но дубеет уже кожа нежных плодов.

В зрелости и разложенья пьянящем соку
Юным уснешь, а проснешься со смертью в боку,

Со старостью, ноющей в кончике языка.
Громко она закричала, проснувшись в горах.

И несемся мы с нею друг другу навстречу,
Меняя глаза на глаза, плечи на плечи...

2.
До того, что буду скользить меж звезд,
Волоча сиреневый скользкий хвост,

Что станет ясной, морозной моя голова,
Но хмельные прорастут из меня слова,

Как из щелей дионисовой лодки - лозы,
И вылетят из меня, торопясь, стрекозы.

В САДУ ИДЕЙ

Если ночь застанет тебя у шумящих садов Эпикура,
У калитки усни - это милость -
Где средь листьев белеет понятий скульптура,
Случай лысый и необходимость.

Вьется из сердца красной нити конец,
Схватит Сестра, запрядет,
А вторая веретеном в крестец
Толкнет и в сад поведет.

Вот брожу я в аллеях уныло,
Читаю, что временем полусмыло,
Повторяя про себя ежечасно:
Как я счастлива, как несчастна!

Там уж люди ходили - они любовались,
Обходили кумиров в изумленье кругом,
А другие в отчаянье в мроморе их колупались,
Колотясь о подножия лбом.

Как понятья белы, и прозрачны они по-девичьи,
Как бессчетен их каменный лес -
Там идеи Платона кружились, как чучела птичьи,
И, как шар Парменида, на нитях свисали с небес.

Солнце ехало вниз, и тени понятий длиннели.
Гелиос, о погоди! Дай мне их все же понять.
Но смеркалось так быстро - они только слабо белели,
И вдруг побежали - руки разума следом - да где их поймать.

Вот и Время - стояло, крошилось и млело.
Только я начинала уже прозревать,
Как оно побежало, качнулось, осело,
И уже - не понятье, а не знаю, как звать.

О Пространство! - так просто ты в руки давалось легко.
О Блаженство! - за маскою муки скрывалось.
Вдруг разверзлись и хлынули, как молоко,
Океаном без формы и пеной они оказались.

Бегство! Топот идей. Гипс, разлетевшийся дробью.
Мрамор, лопнувший будто стакан.
Кто же варвар, крушащий все эти надгробья?
Кто ворвался с дубинкою? Кто ураган?

Рядом вдруг загремело, кто-то крикнул высоко,
Рядом кто-то прошел, приминая кусты,
Вспыхнуло в выси, погасло кровавое око:
Это Бога убили. Это - умерший Бог. Это - ты.

# # #

Когда за мною демоны голодные помчались
Косматыми и синими волками,
Ах, что тогда мне, бедной, оставалось -
Как  с неба снять луны холодный камень
И кинуть в пасть им - чтоб они взорвались.

От блеска взрыва вмиг преобразились,
Ягнятами ко мне они прижались
(Я рядом с ними теменью светилась,
И я их сожрала - какая жалость!

Я стала рядом с ними великаном -
Сторуким, торжествующим в печали,
По одному брала, рвала и ела,
Они же только жалобно пищали.

Но я им говорила - не вопите
И ничего не бойтесь. Вы
Там, в животе, немного полежите
И выпрыгнете вон из головы.

Но светом их набив свою утробу,
Сама я стала ясной и двурукой,
И новых демонов семья в голодной злобе
Учуяла меня. Все та же мука.

# # #

Земля, земля, ты ешь людей,
Рождая им взамен
Кастальский ключ, гвоздики луч,
И камень, и сирень.
Земля, ты чавкаешь во тьме,
Коснеешь и растешь,
И тихо вертишь на уме,
Что всез переживешь.
Ну что же - радуйся! Пои
Всех черных молоком.
Ты разлилась в моей крови,
Скрипишь под языком.
О древняя земля! Траву
Ты кормишь, куст в цвету,
А тем, кто ходит по тебе,
Втираешь тлен в пяту.

# # #

Мне снилось - мы плывем по рисовым полям
(Из риса делают бумагу),
По блеску мокрому, по зеркалам,
Болотному архипелагу
В бумажной лодке, лодке бледной.
Не слышно плеска - весла так легки.
В тумане лодка мокнет, утопает,
И мелкие дождятся огоньки.
Метелки риса, вставши из воды,
Корейскими косят глазами, дабы
Я поняла: предмет любви не ты -
Они. Любви ветвится канделябр.
Органной песней, как труба в трубе
(Естественно любить и всех и сразу),
Смотри - уходит память о себе
На дно неловким мертвым водолазом.
Смотри - дождем кружатся огоньки,
Не падая на землю - это души,
Которых неутешная любовь
К Творенью и Творцу, душа, не тушит.
О, как давно я это знала все -
Еще когда была двуногой.
И вот тону, и вот лежу на дне
Любви мильоноруким осьминогом.

На мелком дне, на рисовых полях,
Принадлежа земле, воде и небу,
Томлением живым. И сладкий страх -
Меня полюбят те , кто думает: "я не был".

ПОПУГАЙ В МОРЕ

Вот после кораблекрушенья
Остался в клетке попугай.
Он на доске плывет - покуда
Не заиграет океан.

Перебирает он слова,
Как свои шелковые перья,
Упустит - и опять поймает,
Укусит и опять подбросит.

Поет он песню о мулатке
Иль крикнет вдруг изо всей мочи
На самом на валу, на грубне,
Что бедный попка водки хочет.

И он глядит так горделиво
На эту зыбкую равнину.
Как сердце трогает надменность
Существ беспомощных и слабых.

Бормочет он, кивая:
Согласен, но, однако...
А впрочем, вряд ли, разве,
Сугубо и к тому же...

На скользкой он доске
Сидит и припевает,
Бразилия, любовь
Зажаты в желтых лапах,

Косит он сонным глазом,
Чтоб море обмануть:
Год дэм!.. В какой-то мере
И строго говоря...

А волны все темней и выше,
И к ночи океан суровей,
Он голову упрячет в перья
И спит с доверчивостью детской.

И растворяет тьма глухая
И серый океан косматый
Комочек красно-золотистый,
Зеленый и голубоватый.

СЕРЫЙ ДЕНЬ

Второпях говорила в трепете,
Потому что времени мало -
Пока молния, вздрагивая,
Замедляясь, бежала.

Или это была кровь моя,
Тихо гаснущее бытие?
Войти мне уже пора
В горчичное зерно Твое.

В доме Отца моего ныне ветшает все,
В доме Отца все ангелы плачут -
Потому что их иногда достигает тоска
Где-нибудь замученной клячи.

В серый день я жила на земле,
В дне туманном свое торжество -
Может Дух подойти и смотреть,
Чтоб не видя, ты видел его.

Так порадуйся скудости их,
Этих сумерек не кляни,
Если нас посещает Христос -
То в такие вот бедные дни.
1989

КРАСНАЯ ЮБКА

Я тихо подходила к морю,
Бутыль бросала далеко.
От всплеска - чаек синий порох,
Крича, взлетал так высоко.

Горела моя юбка ало,
И ветром с тлеющих песков
Так высоко ее вздувало
И накрывало Петергоф.

И опадала и взлетала,
В колени хлопала мои,
И медленно, как два кинжала,
В Кронштадт входили корабли.

Я шла заливом, припевала,
А ты передо мной металась,
Цветочки белые свивала
И развивала, вся как парус.

"Уймись же, юбка, что ты скачешь!"
Ладонями в тебя стучала,
А ты под ветром, ветром с суши
Вся вздрагивала и плясала.

Упало солнце. Во времянку
Пойду, туман стряхнувши с ног.
Лягушки, чуя дождь, со шлепом
Ко мне скакали на порог.

У поцарапанного шкафа
Тебя я, вялую, снимала -
Крючок ослаб, прожог, заплата,
Швы разошлись - как ты устала!

Тобою, мертвой, занавешу
Окно - сегодня полнолунье -
От раскаленной лунной плеши,
От наводненья, от безумья.

Тебя повешу на окне -
Нусть ночь тебя оденет ночью,
Пусть соловей тебя прожжет,
Пускай роса тебя промочит.

Не сплю - луна скользит мертва,
Слегка прикрытая кошмою,
Как срубленная голова
В мешке татарина кривого,
Скользит, уходит из окна,

Она мерцает под травою.
"Что ж ты луну не довезла?"
Орда бежала бы бегом
Смотреть, как хан тебя развяжет,
К губам прижмет, вина прикажет
И отшвырнет луну ногой.
1984

# # #

Сердце, сердце, тебя все слушай,
На тебя же не посмотри -
На боксерскую мелкую грушу,
Избиваемую изнутри.
Что в тебе все стучится, клюется -
Астральный цыпленок какой?
Что прорежется больно и скажет:
Я не смерть, а двойник твой.
Что же, что же мне делать?
Своего я сердца боюсь,
И не кровью его умыла,
А водицею дней, вот и злюсь.
Не за то тебя, сердце, ругаю -
Что темное и нездешнее,
А за то, что сметливо, лукаво
И безутешное.
1989


МЕРТВЫХ БОЛЬШЕ

Петербургский погибший народ
Вьется мелким снежком средь живых,
Тесной рыбой на нерест плывет
По верхам переулков своих.
Так погибель здесь все превзошла -
Вот иду я по дну реки,
И скользят через ребра мои,
Как пескарики - ямщики
И швеи, полотеры, шпики.
Вся изъедена ими, пробита,
Будто мелкое теплое сито,
Двое вдруг невидимок меня,
Как в балете - средь белого дня
Вознесут до второго окна,
ПовертЯт, да и бросят,
И никто не заметит, не спросит.
Этот воздух исхожен, истоптан,
Ткань залива порвалась - гляди -
Руки нищий греет мертвый
О судорогу в моей груди.
От стремительного огня
Можно лица их различать.
Что не надо и умирать -
Так ты, смерть, изъязвила меня.
1989

КРЕСТНЫЙ ХОД

1

Лесная церковь. Ровно в полночь -
Как колокол заговорил
И темною своей волною
Весь ближний хоровод могил
Приподнял вдруг и опустил
Обратно в сон - на дно лесное.

Ночь весенняя (в инее ее голые плечи)
Вдвинула в двери холодные дали,
Неся хоругви, стяги, свечи,
Шагнули все - и в ней пропали -
Как будто в глуби дальних стран
Тянулся с песней караван.

Сначала шли как будто вниз,
Куда-то ниже всех могил -
Где Солнцу жутко, где чавкают топи,
Где свет не мил -
Но ад превыше наших сил,
И хотя он был рядом,
Опустилась пред нами железная дверь из копий.
А за нею мелькала тень.

- Куда же вы, зачем так низко? -
Вдруг колокол проговорил.
- чего вы жаждете так близко,
В снегу ищите след Марий.-

Обжег мне руку красный воск.
И как пылающий и грецкий
Плыл по воде видений детский
Кораблик-мозг.

И вот сквозь жесткий камень ночи
Мы шли к пещере той рабочей.
Лежит, отброшен не руками,
От входа камень, тяжкий камень.
И, плача, улыбнулся свет:
Его тут нет.

А Смерть лежала там, как дева, -
Ей только что измяли тело
И надругались в первый раз,
И, пряча в складках плащаницы,
Во тьме теперь уж не гробницы,
Потерянность огромных глаз.

2

Потом, когда я шла обратно,
Гробам шептала: Вам понятно?
Вы слышали благую весть? -
Они мне отвечали внятно:
И в этом тоже горечь есть.
И жила с жилою срастется,
И милый родный дух вернется,
И зашевелится земля.

Нам обещали нас отстроить -
Готовы доски, камни, жесть,
Мы сами тут стропила, балки,
Но Плотника меж нами несть.
Когда же кость к кости прижмется,
И из кротовьей каждой норки
Задышится вдруг: это я?
1988

РОЖДЕСТВО 85 ГОДА

1

Канула звезда во тьму,
Будто бы под землю убежала,
И в улыбке мира, в глуби губ
Черная жемчужина дрожала.

О праздник яснозолотой,
Весь в шепотах и сине-красный,
Как взмах крыла птицы прекрасной,
Летящей сжечься из-за гор
В огня кровавые объятья,-
О, ты страшней распятья!

Как льву войти в песчинку?
И тигру ли в мышонка
Крутнуться с криком "оп-ля"?
Или грозе вместиться,
И с молнией и с блеском,
В скользящую под глазом
Болотистую каплю?

И Богу это страшно,
И человеку странно.
Звенят колокола,
И под землей во мраке,
В том беспросветном мраке
Свеча себя зажгла.

Овца запела, волхв сказал
Ни для себя, ни для кого:
"О если б в сердце у меня
Ты совершилось, Рождество!"
Он из кармана вынул дар -
Орешек крепкий, золотой,
Отколупнул и надломал -
Горел огарок там простой.

Он в уголь, тлеющий в углу,
Вдруг бросил ладан, соли красной,
И место страшное сие
Дохнуло сладостью ужасной.

2

Едва с автобуса сошла,
Колокола уже гудели -
Как будто воздух городской
Взлетел на длинные качели.

И в церковь все, теснясь, дымя,-
Старухи, тертые, как мусор,
Или красавцы темнорусы,-
Все это - мой народ, и я.

Все что-то шепчут тихо, свечи
Передавая безотказно
Нагие, липнущие к пальцам:
К Скоропослушнице, на Праздник.

Когда священник помазает -
Глубокий обморок мгновенный,
Елей
На переносицу стекает.
Как будто смотрит Бог в трубу
(Когда проводит кисть по лбу)
По очереди на толпу.
Я прочертила воздух мерзлый,
Покров приотворился звездный,
И я смотрю с конца другого
В Твою трубу - и вижу
Дым, потом огни.
О, не суди меня сурово -
Я только звук и крошка слова,
Я только кровь, как все они.
Взлетает церковь к небесам,
В ней кровь гранатовая наша.
Зачем спеклась, зачем дымит
В снегах оставленная чаша?

 
ИСТОРИЧЕСКАЯ ШКАТУЛКА

В русском подполе, душном рае
Князья красивые такие -
Они совсем как горностаи
Или каменья дорогие;
Из шкатулки их достану,
Из тьмы навозной,
Из алмазной -
Хотя бы Грозного,
Дьяка, приказных.
Я рассмотрю их, поверчу,
Булавкою пощекочу -
Какие куколки,
Марионеточки!
Да были ли вы вправду,
Деточки?
Я постелю им шубку белую,
Насыплю жемчугу и пороху,
Дам мышь под хреном, каши гречневой,
Медового густого мороку,
Они пищат - да где Расея-то?
Она не нами ли засеяна?
Во тьму мы пали, чтоб росла.
Я их верну в ларец узорчатый,
Задерну полстью волчьей серою -
Как там темно, и как прекрасен
С клюкою царь (и неопасен),
Согнувшись маленькой химерою.


ЛОЦИЯ НОЧИ

1 

Я почти ее (о, я знаю ночь) не пятнала сном.
Сколько черным просыпалось рисом ночей -
Хоть кутью вари из него.
Звездный пергамент терла локтем, рукавом,
Тьма сошла - и явился собор лучей.

Они тянутся из всех углов,
Из невидимых глаз, из звездных сосков,
Из повисших на крючьях пустых рукавов, -
И дрожа, припадает холодный свет
К тебе - которого нет.

Днем-то вроде бы есть -
Беседка из легких костей
И светильник на ней мозгового ореха,
И дудка звенит души.
Ночь же видит - что это прореха,
И демону некого душить.

Потому я спокойно смотрю на ее парады,
На ее маршировки под гниющей луной
И на то, как крылатых мышей отряды
Прибивает с каждой ее волной.

В первую стражу ходит боком, забором,
А во вторую - что тянется без конца -
Повернется и журавлиным шагом
Входит в лицо - потому что нету лица.

Я не жалкий светляк в лучей скрещенье
А само скрещенье - тут не помочь,
Потому что и звезды переносят, наглея, вращенье
С неба - в кровь. Потому что я - ночь.

Даже днем -
Как чернильный орех на дубовом листке -
Клеймо на мне ночи и присных ей.
Потому что моря в запястье и на виске
Не разобьет, не перешагнет Моисей.

Вместо дна у нее - темный исток
Вечною раной клокочет.
Я знаю все волны ее, рифы и мель,
Здесь черти, а здесь кошачья трель,
Прямо с неба упала лоция ночи.

Все равно я не помню, куда плыву.
Здесь был маяк и потух.
Посредине моря на острой скале
Трепещет немой петух.

2

	По каналу прогулка ночная
	Вызывает безумные тени,
	И напрасно луны топор
	Подрубает им жилы голени.

Смотрю я по каналу вдоль
И вижу - он из мутных слез.
По берегам его комоды,
И мимо я скольжу, как моль
Из каталога неприроды.
И думаю - что мир есть только слово,
Но трудно - длинное! - прочесть все целиком,
Поскольку я живу, как четверть гласной,
Недалеко от центра, в нем самом,
Недалеко от центра - и канала,
Где Батюшков, несчастный человек,
Взглянул в окно (луна ему сказала) -
По мутным водам шел Мельхиседек.
Когда бы я была в прошедшей жизни кошкой,
То - дыбом шерсть - сбежала бы от вас,
А если бы (что лучше) канарейкой -
То пела б вслед, не открывая глаз.
Но тени оба мы и отблеск человека,
Он прыгает с окна - и за руку вдвоем
Мы по воде мерцающей бредем
За черною спиной Мельхиседека.

3

Иной мастак
Нальет пивка себе в кулак
И пьян бывает.
А я хочу, чтобы вино
Из облаков ночных текло,
Чтобы летело из-под шин
От проносящихся машин,
Чтоб пьян был ворон, воробей,
Последний, первый из людей.
И только от свеченья
Тут всякий насмерть пьян -
Как в первый миг творенья,
Зеленый бьет фонтан.

4. Еще по каналу

Всю дорогу за мною тащился черт,
И не отгонишь - зачем?
Ведь они (я на мост - он на мост) -
Мухи белых ночей.
Он жизнь мою как брелок вертел,
И было мне обидно,
Что он шептал, напоминал
Все, что мне было стыдно.

Чуть горит и теплится вдоль ночи
Перламутровый зеленоватый свет.
Одуванчики висят в ее суставах,
Одуванчики - ее скелет.

И перебежками, скачками
Везде собор - в анфас, углом.
Запястье, будто угольками,
Ночным ошпарит комаром.

И по всаднику ползет зеленый
Цепкий и неотвратимый мох.
Если этот блеск, разлитый всюду -
Если он от Бога, -
Страшен Бог.

Как будто эту ночь соткал
Сам из себя червь-шелкопряд
Как бы платок - и проступил
На нем погибельный наш град.

И вьется так же мысль, как шелк,
И ею правит червь и царь.
Мое лицо передо мною
Плывет и слепнет, как фонарь.

Здесь, рядом, голову свою
Схвативши, как макитру с кашей,
Бросил афино-офицерскую свою
И разбил о чугун Гаршин.
5

Все окна мечены крестом,
Все крестится в глазах моих
И скрытые кресты столбов -
И позвоночных и простых,
И улицы - в скрещенье их.
И только церковь без крестов
Стоит, как стебель без цветов.

Одни из луковок ее
Торчат обломки, как отростки
Цветов невидимых, свободных.
А может, созревает роза,
Которая кресту природна.
Регулировщик на углу
Раскинул руки.
Ах, если б он сейчас взлетел
Туда, на церковь,
Уменьшился бы и стоял
Он там веками,
Позолотел бы и сиял
Во тьме над нами.

Не нужно - на завершьях храма
Земную службу ангелятки
Уже несут в лучах заката,
Крутясь на острие, на пятке.
На миг один мне были видны,
А так давно стоят - простыли,
Заждались уж - когда их сменят
Железные и золотые.

6

Иду и сыплю по пути
На все, чего не очень жаль,
Прохладу некую груди,
Что называется - печаль.

В раскрытых окнах телевизор,
Надутый, как воздушный шар.
Влетает в щель под занавеской
Тяжелый от тоски комар.

Взрезает землю влажную
Каблук,
Ищут глаза в облаках
(Почти цитата) крюк.

И к сфинксу мое сердце
Летит уже смелей -
Кто смерти не боится,
Тот не боится змей.

И разум не страшится
Тех глаз, что ночь и день
Следят за нами всюду
Привязчивей, чем тень.

7


	Венецию, как лодку расписную,
	Шестам  придвину, сдвинув горизонт,
	И привяжу к гранитному кольцу -
	Пускай пока попляшет на Фонтанке,
	На ней вплыву в туманный белый Понт.

Ах, зачем ты постель Адриатики
Покидаешь, на север спеша?
И зачем-то венчается с Балтикой
Это Феникс и Венис-душа.

Адриатика волны густые
Подмешала мазутом к Неве,
И на крышах, на трубах - лагуна
Улеглась, как в морской траве.

И тебя, моя лодка парчовая,
Так высоко возносит прибой.
На изнанке ночь нарисована -
Это ты, моя родина новая,
Легкий трап опускаешь витой.

Душа идет по небу вброд
И опускаясь в то же время,
Как рыцарь, покаянья бремя
Избыть решив, - в подводный грот,
На нем скафандр белый-белый,
Копья обломок ледяной.

8

Но вот настало утро. Домой пора, пора.
Зевок звучит протяжно; как дальнее "ура".
Священный бред, свяшенный брод...
Когда ж трамвай ко мне придет?
Прощай, канальный блеклый рай.
А днем гулять мне здесь опасно.
Я рада не тому - что вот идет трамвай,
Что выжимается из-за угла, как паста.


ПЕЙЗАЖ С РАЗГОВОРОМ

В барочном теле -
Непорочный дух.
Ты - лев, любовь в тебе - овечка.
То разгорается, то затемнится вдруг,
То заколышется, как свечка.

Вчера гуляли мы на островах,
Как два фантома. Пруд был весь в экземе
И тополиным пухом запружен.
Наш разговор ловил и прятал в вату
Туман, ночным закатом опален.

"Вчера к художнику знакомому зашла
И, тюбики перебирая нервно,
Я сразу "капут мортуум" нашла.
И это скверно, очень скверно, верно?"

"Конечно, я не идеальный муж
Для поэтессы... но я б старался, я б старался
                                     очень.
Но несвободен я... Да и к тому ж
Вы переменчивы, а жизнь - для пчел
                                   рабочих".

"Я кофту красила.
Чуть желтый матерьял
С безумной смелостью
В раствор швырнула темный.
Шипя, кипела. Кто бы ожидал?
Она на мне, но хвастаться нескромно"

"Вот эта вот? О, что за синева!
Я с морем бы сравнил неосторожно,
Банально слишком. Правда, вы сама?
От вас всего дождаться можно".

Я думаю - любовь твоя робка.
Но и моя - подступит и отхлынет,
Как море севера, где айсберги горят
И чайки стынут.

Я вспоминаю - на арене ты,
Где смерчем мускулов толпу дразня,
Красуешься - и кроткие удавы
Огромных мышц в сиянии огня

Переливаются. И ты - как водопад,
Иль птица ты, проглоченная змеем.
Как два фантома, мы бредем чрез Петроград,
И воплотиться не умеем.

В урочный день,
В полночный миг,
Качнувшись, выплеснут пруды
Немного затхлой злой воды.
Кто их поймет язык?
Как задыхаясь, бормоча,
Шли призраки - и горяча
Их кровь еще была.

"Я болеп... знаете ль... но вы...
В вас столько содержанья..."
"А форма всякая пошла.
Поправитесь... Попить травы...
Любовь спасет все мирозданье...
И "капут мортуум" нашла..."


СВАЛКА

Нет сил воспеть тебя, прекрасная помойка!
Как на закате, разметавшись, ты лежишь
со всклоченною головой
И черный кот в манишке белой колко
Терзает, как пьянист, живот тяжелый твой.
Вся в зеркалах гниющих в их протресках
Полынь высокая растет -
О, ты - Венеция (и, лучше, чем Венецья),
И гондольером кот поет.
Турецкого клочок дивана
В лиловой тесноте лежит
И о Стамбуле, о кальяне
Бурьяну тихо говорит.
В гниющих зеркалах дрожит лицо июля.
Ворона медленно на свалку опустилась,
И вот она идет надменнее, чем Сулла,
И в цепкой лапе гибель или милость.
Вот персик в слизи, вспухи ягод, лупа,
Медали часть, от книги корешок.
Ты вся в проказе или ты - ожог,
Ребенок, облитый кипящим супом.
Ты - Дионис, разодранный на части
Иль мира зеркальце ручное.
Я говорю тебе - О Свалка,
Зашевелись и встань. Потом,
О монстр, о чудовище ночное,
Заговори охрипло рваным ртом.
Зашевелись и встань, прекрасная помойка!
Воспой - как ты лежишь под солнцем долго,
Гиганта мозгом пламенея, зрея,
Все в разложенье съединяя, грея.
Большою мыслью процвети, и гной
Как водку пей, и ешь курины ноги.
Зашевелись, прекрасная, и спой!
О rosa mystica, тебя услышат боги.

# # #

	В душе пустынной много-много
	Других существ. Они с тобой.
	Мы в городах и толпах одиноки,
	А здесь - здесь душ священный
	                             водопой.
	Они приходят - звери и грифоны -
	И радуются, будто ты - их дочь.
	В пустыне тесно - как на небосклоне,
	Когда стручком созревшим виснет ночь..

Во внутренней пустыне можно встретить
Святого, Старца, Льва или Себя.
В пустыне давка, люди, толпы,
И в жилах - ангела поет труба.
Когда войдешь, пустыня вдруг качнется
И вверх ли - не поймешь - ли вниз уйдет.
И кто однажды в ней спасется,
Тот выхода обратно не найдет.
Необратима святость, будто старость,
Неотвратим Господь,
Души песок горит ему на радость,
Благоухает Камень-Плоть.