Люди из офлайна активно обсуждают Быкова и Навального. Оба им непонятны. Если про первого слышали — писатель, в телевизоре появляется часто, — то кто такой этот Навальный? Впрочем, я то про Быкова. Это сказочный феномен, как кто-то его недавно назвал. И хотя бы потому, что уже второго числа 2012 года он уже отвечал на вопросы радиослушателей «Эха Москвы». Днём ранее, в передаче «Непрошедшее время» (вероятно, это была предновогодняя запись) Дмитрий Быков рассказал о своих «творческих планах».

Эхо (Майя Пешкова): Поэт Дмитрий Быков, каковы ваши настроения, желания, пожелания? И поэзия наших дней, какой вы её видите?

ДБ: Здесь никаких нет перемен. Я не думаю, что поэзия как-то изменилась. Я написал за год много новых стихов, фактически книжку, она будет называться « Блаженство». Веселая книжка лирических стихов. Я редко бываю согласен с М.Жванецким, но я согласен с ним в одном — сейчас время поэзии. Во-первых, потому что все происходит быстро, а во-вторых, для того, чтобы была проза нужно, чтоб пришла новая реальность. Старая каталогизирована, а новой еще нет. Пока ее нет, даже самые талантливые авторы, такие как Пелевин высасывают из пальца какую-то ерунду. Мне кажется, что сейчас время стихов, они не изменились. Просодические поиски, которыми занимался Бродский, ну он повесил за собой кирпич, там тупик, или там вотчина одного человека. Дальше писать таким дольником уже нельзя, значит надо писать какие-то другие варианты. Может быть уходить в песню, может быть в рэп, может в песни западных славян, как я сейчас. Кто сейчас нащупает ритм, тот будет молодец. А я проблем с написанием стихов не испытываю, это единственное, что я могу делать бесперебойно. Вот роман сейчас писать трудно, потому что время не устоялось.

upd 6 марта 2012:

За последний год я написал много стихов — держать себя в тонусе полезно: еженедельное сочинение «Гражданина поэта» и «Писем счастья» в конце концов помогает накачать мускулы и подыскать форму для нового, довольно сложного содержания. Ближе к будущей зиме я соберу все это в книжку. По разным причинам это был очень счастливый год — дай Бог, и дальше не хуже, — и я надеюсь, что это чувство хоть в малой степени передастся читателю.

Некоторые нелюбители «Гражданина поэта» попрекали автора отходом от лирики: мол, когда-то он писал недурные стишки, но потом ушел в политику. Политика никогда еще не мешала лирике, и я бы хотел, чтобы эта небольшая часть новых текстов, присланных по просьбе редакции в подтверждение того, что жизнь после выборов продолжается, утешила таких читателей.

Блаженство

Блаженство — вот: окно июньским днем,
И листья в нем, и тени листьев в нем,
И на стене горячий, хоть обжечься,
Лежит прямоугольник световой
С бесшумно суетящейся листвой,
И это знак и первый слой блаженства.

Быть должен интерьер для двух персон,
И две персоны в нем, и полусон:
Все можно, и минуты как бы каплют,
А рядом листья в желтой полосе,
Где каждый вроде мечется — а все
Ликуют или хвалят, как-то так вот.

Быть должен двор, и мяч, и шум игры,
И кроткий, долгий час, когда дворы
Еще шумны, и скверы многолюдны:
Нам слышно все на третьем этаже,
Но апогеи пройдены уже.
Я думаю, четыре пополудни.

Но в это сложно входит третий слой,
Не свой, сосредоточенный и злой,
Без имени, без мужества и женства —
Закат, распад, сгущение теней,
И смерть, и все, что может быть за ней,
Но это не последний слой блаженства.

А вслед за ним — невинна и грязна,
Полуразмыта, вне добра и зла,
Тиха, как нарисованное пламя,
Себя дает последней угадать
В тончайшем равновесье благодать,
Но это уж совсем на заднем плане.


Александрийская песня

Был бы я царь-император,
В прошлом великий полководец,
Впоследствии тиран-вседушитель, —
Ужасна была бы моя старость.
Придворные в глаза мне смеются,
Провинции ропщут и бунтуют,
Не слушается собственное тело,
Умру — и все пойдет прахом.

Был бы я репортер газетный,
В прошлом — летописец полководца,
В будущем — противник тирана,
Ужасна была бы моя старость.
Ворох желтых бессмысленных обрывков,
А то, что грядет взамен тирану,
Бессильно, зато непобедимо,
Как всякое смертное гниенье.

А мне, ни царю, ни репортеру,
Будет, ты думаешь, прекрасно?
Никому не будет прекрасно,
А мне еще хуже, чем обоим.
Мучительно мне будет оставить
Прекрасные и бедные вещи,
Которые не чувствуют тираны,
Которые не видят репортеры.
Всякие пеночки-собачки,
Всякие лютики-цветочки,
Последние жалкие подачки,
Осенние скучные отсрочки.
Прошел по безжалостному миру,
Следа ни на чем не оставляя,
И не был вдобавок ни тираном,
Ни даже ветераном газетным.

* * *
Приговоренные к смерти,
наглые он и она,
Совокупляются, черти, после бутылки
 вина.
Чтобы потешить расстрельную братию,
Всю корпорацию их носфератию
В этот разок!
Чтобы не скучно смотреть
надзирателю
Было в глазок.
Приговоренные к смерти,
не изменяясь в лице,
В давке стоят на концерте,
в пробке стоят на Кольце,
Зная, что участь любого творения –
Смертная казнь через всех
растворение
В общей гнильце,
Через паденье коня, аэробуса,
Через укус крокодилуса, клопуса,
Мухи цеце,
Через крушение слуха и голоса,
Через лишение духа и волоса,
Фаллоса, логоса, эроса, локуса,
Да и танатоса в самом конце.
Приговоренные к смерти спорят
о завтрашнем дне.
Тоже, эксперт на эксперте!
Он вас застанет на дне!
Приговоренные к смерти преследуют
Вас и меня.
Приговоренные к смерти обедают,
Приговоренные к смерти не ведают
Часа и дня.
О, как друг друга они отоваривают —
в кровь, в кость, вкривь, вкось,
К смерти друг друга они приговаривают и приговаривают «Небось!».
Как я порою люблю человечество –
Страшно сказать.
Не за казачество, не за купечество,
Не за понятия «Бог» и «Отечество»,
Но за какое-то, б…дь, молодечество,
Е… твою мать.

* * *
Вынь из меня все это — и что останется?
Скучная жизнь поэта, брюзга
и странница.
Эта строка из Бродского, та из Ибсена –
Что моего тут, собственно?
Где я истинный?
Сетью цитат опутанный ум ученого,
Биомодель компьютера, в Сеть
включенного.
Мерзлый автобус тащится по окраине,
Каждая мелочь плачется о хозяине,
Улиц недвижность идолья, камни,
выдолбы…
Если бы их не видел я — что я видел бы?
Двинемся вспять — и что вы там
раскопаете,
Кроме желанья спать и культурной
памяти?
Снежно-тускла, останется мне
за вычетом
Только тоска — такого бы я не вычитал.

Впрочем, ночные земли — и эта самая –
Залиты льдом не тем ли, что и тоска моя?
Что этот вечер, как не пейзаж души моей,
Силою речи на целый квартал
расширенный?
Всюду ее отраженья, друзья и сверстники,
Всюду ее продолженье другими
средствами.
Звезды, проезд Столетова,
тихий пьяница.
Вычесть меня из этого — что останется?

Дмитрий Быков